Владислав Бахревский

С моего крылечка — речка

Повесть

Для младшего и среднего школьного возраста

Москва 2003

По благословению

Высокопреосвященнейшего

Александра,

архиепископа

Костромского и Галичского

Владислав Бахревский

С моего крылечка - речка. Москва, Издательство храма святой мученицы Татианы, 2003.- 144 с.

В повести современного российского писателя Владислава Бахревского рассказывается о приходе к вере и воцерковлении двух детей - мальчика и девочки, а вместе с ними их родителей, учителей и одноклассников. Книга рассчитана на детей младшего и среднего школьного возраста.

Набор

Художник обложки

Художник иллюстраций

Корректура

Макет

Стрельченко Т. Г. Шильникова А.С. Шувалова Н.В. Козлова Т.М., Пухова М.А. Коряков Ю.Б.

ISBN 5-901836-09-Х

Оптовые заказы: телефон

Эл. почта

Адрес веб-страницы (095) 203-3458 publish@st-tatiana.ru www.st-tatiana.ru

© Храм святой мученицы Татианы при МГУ, 2003

Хозяин окрестностей *

Речка Барашек за ночь выросла в Барана.

Вода, как убегающее молоко, перебиралась через берега, затопляла Семибратскую пойму. Оттого и Семибрат-скую, что над водой остались семь островов, семь дубрав.

Женька прикинул на глаз силу потока - половодье как половодье, не шибче прошлогоднего. Свистнул зяблику. Зяблик сидел на голой черемуховой ветке и рюмил:

- Рю! Рю! - говорил зяблик, одобряя пасмурную, обещающую тепло погоду. - Рю! Рю!

Пепельно-голубая головка, словно капля весеннего неба, в хвосте зеленое перышко, грудь коричневая.

Река, леса, Клубничный холм, Заводь - все это были его владения. На пять верст до Язей - ближайшей деревни - Женька один как перст. Ну, конечно, еще мама и папа, но у них сотня бычков, дом, дела. Одинешенек Женька, одинешенек.

- Крррр-ах! - заскрежетало, треснуло, и Женька увидел чудо из чудес.

За речкой дядька в детской шапочке с розовым помпоном отдирал с окон дома деревянные крестовины. Как только доски отлетали прочь, окно отворялось, быстрые белые руки смывали со стекол пыль, потом являлись кружевная занавеска и цветок.

Душа у Женьки замерла в ожидании. Он не то что половину, он все свои владения отдал бы за друга. Попробуйте-ка пожить в деревне, где из сорока домов только твой не заколочен!

Дядька освободил для света окна и ушел. Ветер с реки пробирал до самых малых косточек. Руки стали как кочерыжки. А небо-то уж совсем светлое! В школу придется бегом бежать. И тут сердце у Женьки остановилось: набухшая от дождей дверь оживающего дома вздрогнула, подалась и... На крыльцо в голубом, как незабудка, пальто вышла девчонка.

В класс Женька влетел, когда ребята поднимались, приветствуя учительницу.

Плюхнулся на свое место, отпыхался, утер мокрый чубчик, вытянул ноги, и сладкая истома покатилась по телу. Учительница, такая добрая с утра, принялась читать рассказ о весеннем ледоходе. Она читала с выражением, но у Женьки глаза сами собой захлопали, захлопали... И Женька увидел струящийся по светлым пескам Барашек, плот на Барашке, а на плоту себя и Друга. Друг показывал рукою вдаль, и Женька крутил головой, чтобы разглядеть, что там, за синим лесом...

Вдруг с берегов, а может, с самого неба, покатился сухой горох. Женька дернулся и увидел: все ребята смотрят на него и хохочут.

- Дрёма! Дрёма! - кричали они, веселясь.
Женька встал, виновато опустил голову.

Ребята захохотали пуще прежнего, но учительница спросила их:

- А сколько шагов до ваших домов? Сто, двести, полтысячи? Вы просыпаетесь в половине восьмого, а Женя в шесть утра.

Учительница подошла к окну и сказала:

- Ручьи-то как бегут! Ты, Женя, бери сумку и ступай домой, пока дорогу совсем не развезло. С сегодняшнего дня каникулы.

- Ура! - закричали ребята, вскакивая с мест.
Учительница взяла указку и строго постучала по доске:

- У Жени трудный и долгий путь, а у вас близкий. Сегодня мы с вами будем читать рассказы и стихи о весне.
Возьми, Женя, книгу, ты почитаешь ее дома.

Женька просиял, да тотчас и пожалел ребят. Они хоть и дразнили его Дрёмой, но он любил их.

Дорожка ледяная, держит, а шагни в снег - булькнешь. Под снегом вода. На поля смотреть невозможно: белизна глаза обжигает. От снега идет не холод - солнечный ветер. Сколько ни дыши - не надышишься.

Постоял над озерцом, напирающим на дорожку. Выломал в кустах сухую палку. Борозда получилась узкая, но вода побежала радостно, пуская в глаза Женьке солнечные зайчики.

Женька послушал, как журчит ручей. Ведь что-то говорит. Сколько уж раз слушал он и ручьи, и речку. Ничего не понял. С дороги было видно: река в низине. Туда и бегут ручьи. Вода к воде тянется.

Раза два ухнув - дорожка предательской стала - Женька пересек наконец поле. Дальше не лес, а так - кусты, ивняк. И всякий прутик в жемчуге: весна.

Женька подошел к зарослям краснотала. Он знал: под корою ли, или в самой коре этих прутиков - огонь. Не тот огонь, от которого поленья сгорают, а другой, сокровенный, - глаз ведь не отведешь. И в небе был этот огонь. Уж такая синь - даже сердце дрожит, а может, не сердце -душа. Женька вдруг всхлипнул и сам же над собой посмеялся:

- Ну и дурной же я! Хуже девчонки.

Колыхали снега, небо, бездонное, всемирное, было его, Женькино. Он дышал этой синевой, она была в нем, и эти жемчужинки на ивах - тоже в нем, и краснотал. Зимой всяк по себе, а весной весь мир - одно-разъединое сердце.

- Вот как у Бога-то! - Женька опять посмотрел на небо: видит ли его Бог? И, не умея сказать "люблю", стыдясь по-отрочески этого дивного слова, поцеловал прутик краснотала. Но душа его знала больше: он целует Творца.

И вдруг... лягушка. Лягушка, разбуженная солнцем, изумрудная, новенькая, выпучив глаза, сидела на снегу.

И Женька, забывши вдруг все песни, пропел единственное слово, какое в нем теперь жило:

- Весна-а-а!

Он брал выше и выше, пока все в нем не зазвенело.

- Курлы! - сказала лягушка.

А синица помалкивала - заслушалась.

“К ребятам надо заглянуть”, - решил Женька.

Бычки, все сто, тянулись к Женьке мордами, и он каждого, чтоб без обиды, почесал между рожками.

- Такие вот дела, парни! - похвастал Женька. - Меня -домой, на каникулы, а язята* за насмехательство в школе сидят.

Ради бычков и воздуха перебралась их семья из города в брошенную деревню Семибратье. Отцу с матерью воздуха почему-то не хватало. На пятнадцатом этаже, у самого неба! Еще отец говорил: ему в городе сил некуда девать. Вот с бычками только успевай поворачиваться, но отец с мамой радовались работе. Маму одно печалило: бычков откормили - и сдавать надо. Ей хотелось завести коров.

- С коровами труднее, да роднее, - говорила она. – Ты к корове с лаской - она к тебе с молоком.

Бычки были уже кормлены, но Женька натрусил им сенца.

- Ешьте! - и вздохнул. - Невезуха, парни! Приехал бы мальчишка... Летом разыскали бы клад разбойника
Клюя. Пустились бы в плаванье по Барашку - до Седьмой

Дубравы, до плотины. Приручили бы зверей. У лисы взять - лисенка, у зайчихи - зайчонка, у ежихи - ежонка. Вот тебе и терем-теремок.

Бычки согласно хрумкали сено, иные призадумывались.

- Пошел я, - сказал Женька.

Бычки опять на него посмотрели - все сто. Сочувствовали.

От огорчения Женька залез на печку. Печка у них русская, а на русской печке целое царство умещается.

- Здравствуй, хлебный дух! - шепнул Женька печному теплу.

Хлебный дух был существом невидимым, но родным. Любое огорчение лечил теплым сном, любые слезы осушал.

- Ты, небось, спишь? - спросил Женька хлебного духа.
- Понимаешь, приехала тут одна...

И до того захотелось поговорить с девчонкой - скакнул с печи и прилип к окошку.

Мама у плиты запарилась, но хоть бы слово сказала. А ведь не любит, когда сын бездельничает.

Вот оно! Дверь в доме за рекой отворилась, в дверях заголубело!

Женькины ноги сами собой впрыгнули в сапоги. Шапку, шарф, куртку под мышку... В сенях, однако, опамятовался. Прилично ли так девчонке радоваться? Шапку на затылок, куртку на все кнопки, шарф намотал по-модному - один конец землю подметает.

Шел к реке Женька нога за ногу, будто на привязи тащили. Девочка тоже подошла к самой воде. Помолчав, сколько было надо, Женька спросил:

Девочка промолчала.

А по фамилии как?

Женька сидел дома и себе на удивление, без маминой подсказки, читал книжку. И какую книжку - стихи! Дождя отшумевшего капли Тихонько по листьям текли, Тихонько шептались деревья, Кукушка кричала вдали.

На окнах дождик проторил дорожки, а вот кукушка не скоро закукует.

Женька вздохнул. Вчера он чуть было не сплоховал перед девчонкой. Женя Собакина кораблик принесла бумажный. Пустила, а его перевернуло. И стал он мусором. Сама расстроилась и ему захотела настроение испортить:

Если спросите, откуда Эти сказки и легенды С их лесным лагоуханьем, Влажной свежестью долины, Голубым дымком вигвамов...

Разозлила Женя Собакина Женьку Кошкина: земля грязная, Барашек грязный... Подавайте нам, цыпочкам, чудесные страны. Гаявата им какой-то нужен.

Теперь, сидя над стихами А.К. Толстого, Женька вот о чем думал: "Такая беленькая, а глаза такие черные".

Удивительно, но он совершенно простил Жене Собакиной, что она... девчонка. Девочка, то есть.

Луна на меня из-за тучи

Смотрела, как будто в слезах,

Сидел я под кленом и думал,

И думал о прежних годах.

Женька тоже попробовал о прежних годах задуматься, но думалось почему-то о вигвамах - в них же индейцы живут - и о Собакиной.

С постели и к окошку. Ненастье. Тучи по земле ползут. Не только домов за рекой - реку не видно. А настроение у Женьки не испортилось. Ну ни чуточки!

Зеленая трава новехонько сияла и без солнца.

Женька поскорее умылся, оделся, выбежал на улицу, а солнце тоже по траве соскучилось. Махнуло лучами, как метлой - Женька до реки не успел дойти, а на небе чисто.

Постоял над Барашком. Щепку пустил. Это тебе не бумажный кораблик, даже волны режет. Посвистал себе в удовольствие. В два прямых пальца, в четыре, в два пальца колечком.

Вышла все-таки.

Девочка не удивилась, не испугалась, золота не пожелала, и Женька теперь не знал, о чем еще можно поговорить.

И Женя ойкнула:

- В четвертом?! - у Женьки даже коленки подогнулись.
Девочка была махонькая, и он думал... А выходило,

что она на целый год умнее. В четвертом чего стихи не почитать? Небось, ни на одном трудном слове не запнешься. Чеши себе и чеши!

Теперь же мне стали понятны

Обман, и коварство, и зло... -

вспомнились Женьке стихи А.К. Толстого, те самые, про кукушку.

Женькина ложка мелькала, как велосипедная спица в велосипедном колесе. Хлебнул чаю:

-Все!

И помчался на речку. А ему рукой уже машут с другого берега.

- Мы сегодня борщ ели! - сообщил Женька. - На второе - вареники с творогом. Вареники лучше мамы никто не делает. Мой отец всякую еду пробовал, он во всех
странах был, моряк дальнего плавания.

Женя молчала, но Женька не унимался.

И принялся заколачивать в полено гвозди.

- Раз - наживили! Два - утопили! Три - по шапку!

Гвоздей в руке уместилось штук десять. Женька победно загнал последний, поднял голову и увидел, как затворяется дверь в доме за рекой.

- Гуси-гуси, га-га-га! - закричал Женька самое злое, что пришло на ум.

Поглядел на свою работу: полено испорчено, гвозди истрачены зазря. Нужные гвозди, ценного диаметра. Отец их бережет.

Каникулы, как сон. Закрываешь глаза - целая ночь впереди, открыл - утро.

Началась учеба, началось Женькино уже не хождение -плавание по весенним грязюкам. Отправлялся он в школу затемно.

Женя спала на два часа больше. В половине восьмого приезжал огромный самосвал тепличного хозяйства. Шофер за умеренную плату согласился отвозить и привозить Женю.

На перемене девочка подошла к Женьке и сказала:

- Поехали домой вместе.

Женька обрадовался, и они были дома через пятнадцать минут.

- Выходи утром к мосту, - сказала Женя, прощаясь, - вдвоем будем ездить. Дядя шофер разрешит. Ведь правда, дядя?

Дядя шофер что-то сказал, но себе под нос. Утром Женьки на дороге не было. На переменках он убегал, к машине не пришел. Женя сказала маме:

Женя спорила с мамой, а Женька с грязью. Он отправился из школы короткой дорогой и угодил в западню. Грязь так прихватывала сапоги, что Женька дергался, как рыба на крючке. Пришлось вылезти из сапог.

Босой, в грязи до глаз, явился Женька домой, бросил сапоги у порога и расплакался.

- Жадюля! - кричал он матери. - Денег для сына пожалела.

Утром Женя и Женька поглядывали из высокой кабины на плывущую, похожую на тесто дорогу.

Машина ерзала влево, вправо, и у Жени свалились с ног завернутые пополам отцовские резиновые сапоги.

Перед обедом мама перекрестилась на икону.

Женька не любил, когда отец с матерью по имени-отчеству друг друга величали. Сделал вид - забыл что-то на дворе. Выскочил в сени. Постоял. Сообразил, в какой стороне солнце встает, перекрестился.

- Боженька! Пусть они не ссорятся.

А чтоб чего не подумали, достал из кадушки три огурца соленых.

Вроде бы ничего, не рассорились.

Вера Герасимовна принялась есть и опять ложку в тарелке забыла.

- Мне бабушка о прадедушке рассказывала. Дело было до революции, но от Бога тогда образованные отвернулись, а дедушка, может, не больно ученый-то был, но имел дар. Работал на фабрике, где духи производили. Хозяин ему платил не скупо. И завел дедушка моду – деньги нищим раздавать. В церковь не идет, а на паперти он -король. Нищие в ножки ему кланялись. Было дело, осиротевшему семейству все шубы свои раздал, а наутро похолодало. Вот и простудился. Вроде отболел, так на тебе: не чует нос запахов. Нарочно лук взялся резать. Слезы текут, а нос - бесчувственная чурка. Узнали нищие о беде своего благодетеля, к дому его толпой пришли, молиться обещали. А одна старушечка постучалась к нему, когда он всех докторов уже объездил, все надежды свои растерял: "Пойдем, - говорит, - сыночек, помолимся". Он и
пошел. Без веры. Европейские знаменитости не помогли... Привела старушка прадедушку в часовенку, а там икона Божией Матери. Обычная икона, только в руке у Благодатной веточка цветущая. Старушка помолилась, прадедушка "Богородицу" прочитал, свечку поставил.
"Приложись", - говорит старушка. Приложился - поцеловал, значит. И чувствует: благоухание в воздухе... Тут он на колени и в слезы. Как ребятенок малый плакал. А благоухание по всей часовенке - икона замироточила. У православных так бывает: миро вдруг на иконах объявляется. Прадедушка уж потом только узнал: икона та именовалась "Неувядаемый цвет".

Съели сырники, запили очень вкусным смородиновым киселем.

Женька сказал:

- Давайте после обеда креститься, хоть по разочку.
Отец глянул на сына, поднялся, перекрестился и прочитал "Отче наш".Мама с Женькой тоже перекрестились. Ничего друг другу больше не сказали, но в доме легко стало.

- Фи-и! - дразнил мальчишку скворец. - Не выйдет к тебе девчонка. Не выйдет к хвальбишке.

Но Женя вышла.

Женька думал: вот они пойдут сейчас по берегам Барашка, и он сто раз ее удивит. Чего она знает, кроме своих книжек? Из всего леса ей знакомы елки - без елки Новый год не бывает - да березы, потому что белые.

Женька, ожидая девочку, смотрел на дверь в доме, но открылись ворота. Из ворот вышла зеленая резиновая лодка. Вот они какие, соседи! Уже лодку купили. Женькин отец, когда мама о лодке стала говорить, только рукой махнул.

- Зачем нам лодка? Все лето Барашек Женьке по колено.

Все-таки интересные люди Собакины: Женина мама сама перевезла дочку через реку, будто гулять - важное дело.

- Хочешь, Третью Дубраву покажу? - предложил Женька.

Всего три дня не было дождей, но земля успела просохнуть. Дорога вела через поле.

- Овес! - засмеялся Женька. - Я тебе покажу овсы - чистое серебро,

И поглядел на девочку, как на маленькую, как хозяин окрестностей:

- Давай вперегонки!

Обогнал шагов на сто. Вбежал на пригорок и ждал, сияя круглыми щеками, будто подарок приготовил.

Жене хотелось съехидничать, чтоб Женька нос не задирал. Да так и замерла. Они стояли вровень с небом. Земля плавно опускалась вниз, долине ни конца ни края, семь темных островов были у них под ногами.

Показал на змейку в лугах:

Церковь стояла на берегу пруда. Стены крепкие, а крыша сгнила. Один купол совсем на боку. Два завалились в разные стороны, но четвертый стоял прямехонький.

- Видишь, - сказал Женька. - Крест уцелел, вот и держится.

Зашли внутрь храма. Груды кирпича, земли, сухие, темные стебли.

- Здесь летом кипрей растет, - сказал Женька. - Кипрей краше огня! Видишь, это Богородица.

Из алтаря с изуродованной разрухой стены на ребят смотрели большие печальные глаза. Сохранился головной плат со звездочкой, часть нимба и детская, высоко поднятая рука.

Высокий лоб, золотистые кудряшки, бровка, губы...

Девочка взялась за дело чересчур споро и ноготь сломала.

Показал горсточку камешков:

Женя протерла находку... носовым платком. Белее снега платочек-то!

- Черточки.

Ах, как хотелось в школу! Но дождь зарядил ночью, а утром землю и небо соединяла стена небывалого ливня.

- Довольно взоры бросать, - мама прогнала Женьку отокошка. - В школу не идешь - вот тебе книга. И чтоб дообеда прочитал пятнадцать страниц.

Книжка - Андерсен. Хорошая, но грустная. "Далеко-далеко, в той стране, куда улетают от нас на зиму ласточки, жил король. У него было одиннадцать сыновей и одна дочь, которую звали Женя".

Женька даже глаза протер, перечитал, а в книжке вместо Жени какая-то Элиза.

Пришел отец. С его плаща на пол пролилась целая лужа.

- Вера, Женька, одевайтесь! Подтапливает Сухой Лог.
Не успеем перегородить - ферма окажется в воде.

На трактор-малютку отец поставил нож от бульдозера и сгребал в горловину Сухого Лога землю, камни, мусор, накопившийся за зиму.

Мама работала лопатой, Женька таскал, что под руку попадет.

Сухой Лог длиною был с футбольное поле. Вода поднималась и поднималась, вытягивая в сторону фермы с бычками тонкие змеиные языки.

- Женька! - сказала мама. - Носи кирпичи, рядком укладывай.

Кирпичи приготовили печку переложить, но теперь было не до печки. Женька носил сначала по пять штук. С пятью кирпичами не поспешишь. Стал по три брать. Уже не дождь - пот застилал глаза.

И тут зачихал и заглох мотор. Отец побежал в дом, чтоб принести и заменить какую-то деталь. Женька понял - работать надо за двоих. От него, от Женьки, зависит спасение бычков. Руки не держали, пальцы не гнулись, но он с шестью кирпичами в обнимку семенил к запруде. Бросал и назад - уложить можно и потом, было бы что укладывать.

Теперь Женька взял восемь кирпичей. Постанывая от боли и бессилья, двинулся к плотине. Обойти бы лужу стороной, но жилы вот-вот лопнут. На самой середине правая нога поехала, поехала, и Женька сел в лужу. Мокрый, в сапогах хлюпает, он взял два кирпича и пошел к запруде, уже не торопясь, не надеясь, что их семья остановит воду.

Увидел пустельгу. Оголодав с дороги, пустельга - маленький сокол - тряслась на высоте хорошего дерева, высматривая добычу.

- Трясучка ты, трясучка! - сказал Женька пустельге и
побрел доставать из лужи вторую пару кирпичей.

И вдруг радостный треск мотора. Женька встрепенулся и увидел - это не отцовский тракторок. По другому берегу к мосту мчался большой колесный трактор! На помощь спешили соседи.

Вода накатила на запруду, заколыхалась, замерла.

Обсыхали, отогревались возле печи, а Женька с Женей на печь забрались.

Самовар на столе шумел, созывая чаевников. Женькина мама, сияя от удовольствия, вынесла к самовару на огромном противне огромный пирог.

- Как знала, что сегодня гости будут, - говорила она. - Ставила пирог - корила себя, зачем нам такой! Да только ведь в малом пироге и вкуса, и духа вполовину. Если уж печь, так большой.

Сели за стол.

Пока чаевничали, дождь кончился, и взрослые пошли на запруду. Женьке хотелось сказать Жене что-то хорошее или показать чего-нибудь, и он придумал:

- Пойдем к нашим бычкам!

Бычки замычали. Стуча копытцами, тянулись мордами к людям.

Женя на него разочек взглянула, но Женьку уже понесло.

- Я их всех по именам знаю. Сто бычков - сто имен.Сам имена придумал! Ам, Бам, Вам, Гам, Дам... Весь алфавит без твердого и мягкого знаков. Вторая тридцатка:
Ас, Бас, Вас... Юс, Яс. Третья - Ах, Бах, Вах... Иах, Шах, Щах! А все последние Борьки. Есть Борька Первый, есть Борька Десятый.

Женька принялся раздавать бычкам корм, и Женя ему помогала. Пришли взрослые. Плотина получилась надежной, вода не прибывала.

Женька похолодел: теперь она меня разлюбит...

По дороге в школу о вчерашнем не вспоминали, а когда из школы возвращались, Женя сказала:

- Пошли в церковь.

- Крюка-то какого давать! Есть уже хочется.
Женя скинула с плеч сумку, достала пакет.

- Вот тебе бутерброды и ватрушка. Я назад еду приношу, а мама сердится.

Один бутерброд был с копченой колбасой - вкусно, другой с сыром - с голодухи пойдет, третий с красной рыбой.

В церкви они сняли сумки, открыли тайник. Женька подумал-подумал и перекрестился.

Девочка подняла глаза на Богородицу, сложила пальцы, поднесла ко лбу.

Женя перекрестилась.

- Давай выносить мусор. Все поменьше будет! - и Женя принялась нагребать землю и складывать куски штука турки на железный лист.

Сделали десять ходок, но мусора не убыло. Женька рассердился:

- Мы только время тратим. Давай камешки искать. Как они называются-то?

- Смальта. Это расплавленное стекло, а в стекле золото или минералы какие-нибудь.

Женька забрался на самый верх кучи, рыхлил землю.

Смотри! Смотри! Это Бог нам послал! - вытянул из-под кирпичного крошева золотистую плитку с книгу.

На Женькином месте искать было и вправду интересней. Откопали два сияющих золотом камешка.

Вдруг Женька вскочил на ноги.

В зияющей дыре входа стоял человек. В черном одеянии, в черной, как башенка, шапочке и с большим крестом на груди.

Женька загородил было свою тайну, но человек подошел поближе, все увидел и похвалил:

Батюшка Илья осмотрел своды над алтарем:

Женя покраснела, да так, что на ресницах у нее слезинки выступили.

Женя и Женька вбежали в школу, когда звонок уже отзвенел. Дорога подсохла, они теперь пешком ходили.

Мария Матвеевна писала на доске задачу, и Женька заторопился рассказать Ваське Вишенке - уж такая вот фамилия! - о батюшке Илье.

- Кошкин, у тебя уже ответ готов? - учительница ждала, когда они наговорятся.

Женька встал.

- Терпения нужно набраться. До каникул - месяц.

- Месяц с хвостиком! - пробасил с последней парты
Косолапое.

Женька виновато нагнул голову и молчал. Сосед его Васька Вишенка учился на троечки, но он был самый справедливый во всей школе.

Вишенка встал, подумал и сказал:

Имя у Косолапова Петр, но за малый рост его зовут Петром Великим. Ехидину какую-то затевал, но Женька ответил спокойно:

- Господи, помилуй! Господи, помилуй! - кривлялся Косолапов. - Женька, друг! Будь нашим патриархом! Мария Матвеевна постучала мелом о край доски:

- Тишина! А тебе, Кошкин, спасибо за доброе сообщение. После уроков все идут обедать и через час к школе, с лопатами, у кого есть - с тачками.

К церкви Женя и Женька пришли первыми. И вот оно - чудо. На другом берегу пруда стоял дом. И не какой-нибудь сборный, заграничный. Настоящий русский, с сенями, с летней половиной.

- Где-нибудь разобрали по бревнышку, а здесь собрали, - объяснил Женька.

В церкви тоже перемены. "Женькина" мозаика на полу была ограждена красной веревочкой на колышках. Жертвенник, белого светящегося мрамора, освобожден из-под спуда. У стены носилки.

Женька поставил их возле жертвенника, поплевал на руки и взялся за лопату:

- А ты гляди, нет ли смальты в земле.

Насыпал Женька целую гору, а Женя нашла всего один кристаллик.

- Я впереди - ты сзади. Берем разом!

Подняли, Женька сделал шаг, и его шатнуло от тяжести.

- Опускай!.. Жилы порвутся.

А сам терпел, покуда Женя ставила на землю свой край. У нее был пакет с ручками. Стали землю пакетом выносить. Возле церкви под навесом увидели железную сетку на кольях.

- Батюшки Ильи нет. А носилки вот они. Только много не сыпьте. Земля тяжеленная.

Сам Женька нашел ржавое ведро, заложил дно ветками. Наконец пришла Мария Матвеевна, привела не один третий класс, но ребят из пятого, из шестого, из седьмого...

Народу много, а когда, потрудясь, уходили - сделанного и не видно было.

- В субботу придем всей школой! - объявила Мария Матвеевна.

Женьке в субботу поработать с ребятами не пришлось. Они с отцом хлеб сеяли.

На завтрак мама разрезала курицу пополам и подала Петру Петровичу и Женьке.

Завтракали серьезно, но быстро.

- Засыпай в зерновые банки ячмень, - сказал Петр Петрович сыну, а сам еще раз проверил пружины, которые заглубляют сошники в землю.

Небо было как под ледком. Синева его жглась.

Тракторок вел Женька. Отец доверил ему, может быть, самую важную работу. Трактор должен идти по полю, как по струнке. Сам Петр Петрович трудился на сеялке, он же разворачивал трактор для нового прохода по полю.

Земля весной молодая. Женька давно приметил: как задышит земля весенним духом, так почки на деревьях и полопаются.

Дух земли сродни хлебному печному духу. Всей разницы: на печи сердце затаивается, а в поле - летит, будто птица. Когда сеешь, воздух бодрит, а земля парит. В прошлом году, пока сеяли, березовая роща зазеленела. Нынче теплынь небывалая. Все семь дубрав в ласковом пушку молодых листочков.

Как отсеялись, Женька сразу прибежал к реке. А на другом берегу Женя гуляет.

- Посмотри, какие цветы выросли перед нашим домом - нарциссы.Цветы - это хорошо, - сказал Женька, поглаживая ладонью о ладонь. - А я хлеб сеял.

Вода в Барашке убывала, светлела. И с каждым днем солнце поднималось все раньше да раньше - по лету соскучилось.

В то воскресное утро Женя, проснувшись, поспешила к окошку. И перепугалась. На правом берегу реки снег густо запорошил зеленые кусты.

Женя нырнула в свитер и - на крыльцо.

Теплынь! В воздухе сладкая, вяжущая горечь.

- Черемуха! - догадалась Женя.

Захотелось встать под черемуховый куст, превратиться в черемуховую гроздь.

На лодке переправилась на Женькин берег. Вошла в черемуховые заросли, закрыла глаза...

Ветер закачал ветки. Женя вздрогнула, и ей почудилось, что она тоже покачивается.

Женя оттолкнула Женьку и побежала к лодке. Он догнал ее:

- Если ты черемухи хочешь, рви сколько угодно. Не жалко. Только спросить надо. Черемуха-то на нашем берегу. Наша.

Ничего не сказала Женя, спустила резиновую лодку на воду и пошлепала малыми веслами по Барашку.

- Как гусыня! - заплясал, хохоча, Женька, показывая руками, как гребут гусыни. - Хлюп-хлюп-хлюп! Гусыня, где твои гусята?

И тут совершилось что-то небывалое в его жизни, небывалое и чудесное. Он сначала не понял, почему так вздрогнуло его сердце. Вздрогнуло, затаилось, ожидая, и Дождалось. Звонили колокола.

- Женя! - крикнул Женька. - Женя! Слушай! Слушай!
Девочка подняла весла, но Барашек тотчас напустил на лодку целую отару бодливых волн. Женя торопливо принялась грести, ни разу не обернувшись.

Женька почесал в затылке, повздыхал и - домой.

Мама стояла на крыльце:

- Женю обидел? А ну, выкладывай свои дурости.
Женька, вздыхая, рассказал про черемуху.

- Ах ты, злыдень! - рассердилась Вера Герасимовна. -
Глаза бы мои на тебя не глядели. Налупила бы, да грешно
в такой день сердиться.

Поздно вечером, когда все сидели за книгами: Дмитрий Львович читал историческое, мама Инга фантастику, Женя - современное, для взрослых, - с охапкою черемухи, поставленной в ведро, пришла Женькина мама Вера Герасимовна.

Мама Инга приняла черемуху. Поставила букеты в кувшины, в вазы, угощала соседку чаем с конфетами. Потом на лодке перевезла.

А Женя за уроки уселась. Пять задачек лишних решила, лишь бы с “погубителями” черемухи не разговаривать.

Но как же хорошо, когда в доме черемуха! Жене всю ночь снились горы и птицы. Птицы порхали с вершины на вершину, и одна из этих птиц была она сама. Но какая - Женя так и не догадалась.

Упрямый Барашек был тих, как овечка. Женька ждал Женю на мосту, а у самого за вчерашнее кошки по сердцу когтями скребли. Увидел - идет, да только не радуясь Женьке - в сторону смотрит.

Женька перешел на другую сторону моста. Боже ты мой! Над рекою кружили черные лебеди. Покружили и сели на воду.

- Скорее! Скорее! - замахал Женька девочке.

Ему было неловко за весеннюю муть, за весь мусор на воде. Но птицам Барашек понравился. Они вскупывались. Они привставали, распахивали огромные черные крылья. А потом на них напала дрёма, и река унесла удивительных птиц за Утес. Возле Утеса Барашек раздваивался: направо - новое русло, налево - старое. Заводь.

- Мне сегодня солнце приснилось! - сказала Женя, улыбаясь.

В следующее воскресенье работали в церкви. Народу собралось много: из Язей, из Дубравы, из Парамонова. Батюшка Илья совершил молебен на берегу пруда и сказал:

- Избавим храм Воскресения Христова от мерзости запустения.

Первым делом поставили навес над колоколами. Батюшка Илья привез пять колоколов: трехпудовый, пудовый и три малых.

Больше полувека пребывала церковь в поругании. Принялись люди очищать дом Бога от земли, от битого кирпича, от свалки. Во время войны в церкви ремонтные мастерские устроили, а потом - лучше не придумали - гуталиновый завод.

Мастера поднялись на крышу спасать малые купола.

Женя с мамой Ингой просеивали землю, выискивая смальту. А Женьку взял к себе помощником печник Никифор Митрофаныч, его в Язях звали Дядька Хлебушек. Старику было восемьдесят. Он мечтал передать свое умение русские печки класть, да вот охотников не находил.

Русскую печку пожелал в своем доме батюшка Илья.

Дядька Хлебушек глянул на ребятишек и показал на Женьку, а тот и рад. Женька тайны любил, а печники люди сокровенные. У каждой русской печки свой секрет. Так мама говорит.

Когда остались вдвоем, Дядька Хлебушек поглядел на Женьку весело, а слова сказал серьезные:

- Вот она, твоя первая жар-птица, сынок. Ты мне подмогай не так руками, как глазами... Глаза - лучший учитель рукам. Для начала фундамент выложим.

Женька и без подсказки зорко поглядывал за Дядькой Хлебушком: заветную тайну печников не пропустить бы.

- Класть печки - дело умное, торопливости не терпит, - учил Дядька Хлебушек. - Фундаменту подавай прочность. Вот и вся хитрость.

Фундамент выложили быстро. И тут был первый отдых.

Женьке очень хотелось посмотреть, как идут дела в самой церкви, но Дядька Хлебушек развернул на полу холстинку и стал выкладывать из кошеля еду: соленые огурчики, картошку в мундире, хлеб, банку с грибами, бутыль с квасом.

- Пора подкрепиться, сынок. Печнику голодным ну никак нельзя быть.

- Почему? - вырвалось у Женьки.

Настроение испортится. Для печки настроение - первое дело. Будешь злой, и печка выйдет злая. Затаишь в себе самое малое недовольство - печка получится капризницей. У тебя-то какое настроение?

Женька вскочил и - стоп! - обернулся к Дядьке Хлебушку.

- Ступай, погляди, - разрешил печник.

Ветвь была темно-зеленая, с изумрудными краями. Чудилось - свет от нее идет. Пальмовая ветвь удивила Женьку, а еще больше - работа. Место вокруг жертвенника и почти весь алтарь были очищены.

Подошел батюшка Илья:

Батюшка подошел к жертвеннику и объявил:

- Спасибо за труды, братие и сестры! Мы сегодня много успели. В следующую субботу, коли Бог благословит, освящу храм малым освящением. Отпразднуем Вход Бога нашего Иисуса Христа в Иерусалим и приготовим себя к Пресветлому Воскресению.

Тут батюшка нашел глазами Женьку и Женю, подозвал к себе.

~ Беда поправимая! Господь послал нам удивительно теплый апрель. Вода в пруду, как в июне. Все, кто не крещен, приходите нынче в шесть часов на иордань. Желательно иметь белые рубахи - облечься в чистое после иордани.

Народ потянулся в Язи, ребята кинулись купаться, а Женька вернулся к Дядьке Хлебушку.

Они выложили два ряда кирпичей, и старый печник,осмотрев работу, сказал:

Шабаш. Завтра жду тебя часиков в семь, - и глянул!зорко, но не строго. - Не рано ли?

В груди у Женьки пело:

-Иордань!

Как серебро.

- И-о-р-дань! - Женька шептал дивное слово в сложенные ладони, и сердце у него замирало.

И-о-р-дань! Это ведь ключ, и к двери, за которой не надуманная сказка, а сама Вселенная. Ты будешь с Богом' Творцом, ты вместе с Богом станешь творить планеты, звезды, галактики.

Женька не утерпел и за добрых два часа до назначенного батюшкой времени прибежал к церкви. Никого. В дом заглянуть не решился.

Сел на бережку, смотрел на воду. Пруд, как зеркало -ни единой морщинки.

"Тоже ждет", - подумал Женька. Опустил в воду руки -тепло. Ладони словно позолотели.

- Евгений! Поможешь мне?

Женька не понял, что это его спрашивают. Поднял голову - батюшка Илья.

- Здесь место ровное. Столик поставим, подсвечники.

Батюшка жил в летней избе. В углу лежал матрас, прикрытый одеялом. На подоконнике книги. У другой стены сундук и нужное для храма. А вот икон не было.

- За иконами охотников много, - сказал батюшка. – Не станем вводить в соблазн нечистых на руку. Вот устроим храм, тогда и принесем Господу все сохраненное верующими. Столик был легкий. Его взял Женька, а батюшка Илья - ковер. Столик - на ковер. И еще два подсвечника с высокими толстыми свечами.

- Купель готова, - улыбнулся батюшка. - Пойду облачусь. Отца диакона нет и не предвидится в ближайшее время.

Вернулись в дом. Батюшка Илья дал Женьке большой крест:

Батюшка достал из сундука две коробки. Из одной взял крестик, из другой цепочку, соединил, надел на Женьку да еще руку положил ему на голову с молитвой.

Женька отнес крест с распятием на столик, дотронулся до высоких свечей в золотых подсвечниках, положил руку на свой крестик.

Это было удивительно: он, Женька, о Боге редко вспоминал, а Бог его не оставлял.

С тревогой поглядел в сторону Язей. Затосковал. А если не придут? Ни один? Это ведь не батюшка Илья ждет их всех, их ждет Бог. За Женей сбегать? Но разве можно батюшку одного оставить?

Женька зажмурил глаза и шепнул со всем желанием, какое в нем было:

- Ну, идите же! Идите!

Не увидел, не услышал, как подошел отец Илья. В белой ризе с искорками - так снежинки горят, с золотой книгой в руках, с ящичком.

Женька тайком глянул в сторону Язей - никого.

Управляться с кадильницей оказалось нетрудно.

- Пока можешь погулять, - отпустил его батюшка.
Женька сел на бугорок, над осокой. И тотчас комар запищал.

В другой раз Женька шмякнул бы себя по щеке, и все, а теперь призадумался: комар живой, его тоже Бог сотворил. Пришлось отойти подальше от воды.

Куда себя деть? Женька пошел к железному ситу. Сыпал ведром землю из кучи, разбирал крошево кирпичей, штукатурки, ржавых гаек, комков земли. Смальта попадалась, но редко.

А время шло. Вернулся к прудке - Женя. Увидела, что никого нет, кроме батюшки Ильи да Женьки, испугалась:

- Я - одна?

- Ты - первая, - сказал батюшка. - Первым у Христа был апостол Андрей, потому и Первозванный. А ты у нас - первая ласточка.

Посмотрел из-под ладони в сторону Язей:

Все Язи приехали. Дедушки и бабушки с внучатами. И те, кто в парнике работает, и в поле, и на скотном дворе. Мария Матвеевна привезла весь Женькин класс. Женька приметил: на батюшку смотрят, робея. Даже Мария Матвеевна робеет.

- Отец Илья, а где у тебя свечи? - спросила Бушуиха,
бабушка Васьки Вишенки. - Свечи - Богу, а денежки на
храм. Тут строить и строить! Великие тыщи нужны.

Без Бушуихи ни одно деревенское дело не делалось. Ее и поставили за свечной ящик.

- А крестики? Крестики ведь нужны! - напомнил отцу Илье Дядька Хлебушек.

Батюшка принес крестики и цепочки.

Все купили свечи и крестики. Тут приехал старенький автобус из Дубравы, а из Парамонова древняя "победа". Привезли детишек - школьников и дошколят. Женька сосчитал: пятнадцать человек! Как только кузов не лопнул!

Наконец Бушуиха положила в ящик свои деньги за свечу и за крест и встала рядом с Марией Матвеевной. Большинство бабушек и дедушек тоже были некрещеные.

Отец Илья послал Женьку зажечь большие свечи. Подсвечники пришлось наклонять, но Женька справился.

Батюшка покадил в тишине, отдал кадило Женьке и возгласил:

Ему погрезилось, что он спал, всю свою жизнь - спал. Может, и в заколдованном царстве. Но вот отец Илья совсем негромко молвил святые слова, и сон слетел. С глаз, с ушей. Женька даже сердце свое услышал. Сердце билось от счастья.

Ему, Женьке, третьекласснику, и всем, кто здесь: маме, Жене, Марии Матвеевне, бабушкам, дедушкам, кому годочек и совсем сосункам, всем, всем, жившим без чуда -открылось Царство. Не сказочное, не придуманное, а живое - Царство Отца, Сына и Святого Духа.

Батюшка Илья подошел к пруду и помолился о воде:

- И даждь ей благодать избавления, благословение Иорданово; сотвори ю нетления источник, освящения Дар, грехов разрешение, недугов исцеление, демонов всегубительство, сопротивным силам неприступну, ангельския крепости исполнену.

Как было не изумиться? Демоны-то, оказывается, не бабушкины побасенки. Чудо - от слова. Помолился отец, Илья, и вода в прудке стала исцеляющей, неприступной! злым силам. Настоящей живой водой. Отец Илья так и сказал: "Источник нетления".

Женька дышать перестал, ждал, что с водой произойдет, как она превратится из обыкновенной в священную.

Батюшка Илья трижды погрузил персты в воду, трижды дунул на нее и трижды сказал:

- Да сокрушатся под знамением образа Креста Твоего
вся сопротивныя силы.

Вода не просияла и не подала никакого знака, но Женька верил - прудка стала иорданью. В такой же вот воде крестился у Иоанна Предтечи Иисус Христос.

Маленькая икона Иоанна Предтечи - Ангела Пустыни - стояла у них на божнице возле образа Богородицы.

Стали набирать, кто кому будет крестным отцом, крестной матерью.

Женька взял Женю за руку, подвел к батюшке:

- Я ей буду крестным. У нее никого знакомых нет.
Батюшка Илья улыбнулся:

- За доброе намерение спасибо, но я тебе потом все объясню.

И попросил печника:

- Дядюшка Хлебушек, будь ты восприемником отроковицы Евгении. А ты, Евгений, держи спицу и сей сосуд с елеем, подашь мне, когда скажу.

К Женьке подошла Вера Герасимовна, шепнула:

- Что же ты со мной делаешь? Как по улице гонял, так
и сюда заявился. Я тебе белую рубашку погладила бы...

- Батюшка сказал, хорошая у меня рубашка! - удивился Женька. — Клетчатая.

Все пошли в воду. И первым, не страшась замочить сияющую фелонь, батюшка Илья.

Поздним вечером Женька забрался на свою березу. Береза стояла над заводью. Ветки у нее были, как лесенка, а наверху от ствола-матушки расходились семь белокипенных стволов-братцев. Сидеть здесь было удобно и не страшно. Заснешь - не свалишься. Солнце словно хлеб пекло. Жар над землей, как в печи. Золото все гуще да гуще, а сам каравай уж такой пламень! Поглядишь - темные круги в глазах.

Женька ждал желанного мгновения, когда солнце позволит смотреть на свою красоту.

Такого дня, как нынешний, в Женькиной жизни не бывало. Сначала Дядька Хлебушек выбрал его в ученики, а потом батюшка Илья взял в помощники!

- Я ведь Богу служил! - в Женьке каждая жилочка дрожала радостью.

Из головы не шли слова батюшки Ильи о крещальной рубахе:

- До совершения первородного греха праотец наш Адам и праматерь Ева облачены были в Божественные славу и свет. Увы! Они потеряли красоту, словами неописуемую - истинную природу человеческую. И увидели наготу, и познали стыд. Крещальная рубаха возвращает нас
в райскую невинность, в какой пребывали Адам и Ева до соблазна. Святые отцы говорят: крещальная наша одежда из той же ткани, что и риза Господа Бога Иисуса Христа,
в какую Он облекся на горе Фаворе. Женька, когда они с мамой возвращались с иордани, спросил о горе Фаворской.

- Облекся — оделся. В Евангелии написано, что лицо Господа стало, как солнце, а его одежды, как свет.

Женька смотрел на солнце, и душа его была на Фаворе. Ах, ему бы видеть Преображение. Уплыл мечтами, а солнце уж у самой земли, алое, как созревшая ягода-калина. Смотреть бы - не насмотреться, но дневное светило по небу ходит не торопясь, а как на закат - ни на минуточку лишнюю не задержится. Сморгнул - половины как не бывало. Еще сморгнул - только искорка.

Вздохнулось. Он хоть и был помощником священника, но ребятам своим немножко завидовал. Отец Илья, помазывая новокрещеных, миром ставил крестики на лбу, на глазах, на губах, ноздрях, ушах, на груди, на руках и ногах. Женька видел: ребята те же, да не те. Батюшка глянул на Женьку, нарисовал ему крестик на лбу и сказал:

- Сие печать дара Духа Святаго.

С реки повеяло холодком. Солнце зашло - теперь вечер хозяин на земле. Женька коснулся пальцами лба. Миро высохло, крестик стал невидимым. Он ночью будет светится, гнать прочь злые силы.

Над Язями так зарево встанет - все крещеные. И над Дубравой будет зарево, и над Парамоновым. Люди в этих селах теперь как младенцы, чистые от греха.

Листья на березе заволновались, потянулись за ветром, дерево покачивалось. Женька подставил ветру ладонь: ведь в этом ветре частица Духа Святого, Он же - всюду.

Осенило: Женя теперь тоже в рай попадет! Она, наверное, в крещальной рубахе спать ляжет, рубаха-то, как одеяние Христа на Фаворе.

Женька встрепенулся и поспешил на землю. Спросил у мамы с порога:

- А у меня есть крещальная рубаха?

Вера Герасимовна улыбнулась, достала коробку, где хранились ордена прадедушки. Оказалось, ордена лежат на его, Женькиной, крещальной рубашечке. Крошечная, с тесемочками.

Женька держал нежданное чудо, как бабочку: дохнешь - улетит.

- И я в нее влазил?-

Женьке хотелось прижаться лицом к своей рубашечке -мама смотрит. И тут пришел отец. Мама вышла из комнаты. Женька быстро поднес рубашечку к губам и поцеловал свою драгоценность.

Дядька Хлебушек удивился:

- Ишь ты, какой ранний! Точнехонький - ровно семь.

- Я с воробьями просыпаюсь! - похвастал Женька.
Печку клали все утро и довели до пода*.

- На сегодня шабаш! - сказал Дядька Хлебушек. - Каков под - такова и печь. Будем класть с новыми силами, чтоб устатку не было ни в руках, ни в уме, ни в сердце.

Батюшка Илья встретился им на обратном пути. За рулем трактора сидел:

- Матушка, шестеро ребятишек. Старшему четырнадцать, младшенькому на Пасху три года исполнится.

Попрощались до завтра. Женька проводил своего учителя до моста.

По Барашку плыло стадо гусей.

- Гусыни-то все плохенькие, - прищурив глаза, определил Дядька Хлебушек.

Женька удивился: _ Большие гусыни.

- Большие-то большие! А ты к хвостам приглядись. Куцеваты. Есть такая примета у гусятников: сколько больших перьев у гусыни в хвосте, столько и яиц снесет. Эти несушки никудышные. Больше десятка от них не до ждешься. А есть гусыни - по двадцать яиц кладут. Целое стадо.

У Женьки сердечко екнуло: есть, чем удивить соседку.

Пришел домой - никого. На другом берегу трактор тарахтит. Перебежал мост - оба семейства картошку сажают.

Женькин отец учит Дмитрия Львовича борозды вести, а Женя, мама Инга и Вера Герасимовна - сажают.

Кинулся помогать. Забыл про гусиный секрет.

- Не части! - выбрал из Жениной борозды лишние

клубни. - Между картошками должен лапоть поместиться. Как раз две твои ступни.

Посадили быстро. Женя обрадовалась, работать ей было совсем не трудно, но Женька только головой покачал:

- Сажать - не убирать. На уборке ни спины не будешь чуять, ни ног, ни рук. Одно хорошо, до осени еще целое лето - гуляй и пой!

Тотчас и запел:

- Среди долины ровныя, На гладкой высоте, Цветет, растет высокий дуб В могучей красоте.

Голос у Женьки был чистый, звонкий,

- Синица наша! - сказала, улыбаясь, Вера Герасимовна.

Женьке хотелось удивить учителя: пришел на полчаса раньше, но Дядька Хлебушек стоял уже возле печи, морщил лоб и отмерял ладонью что-то невидимое.

Дядька Хлебушек положил руку на Женькино плечо.

- Мне дорог не подносчик кирпичей, а мастер. Смотри - учись.

Как же выглаживал кирпичом смесь песка и стекла Дядька Хлебушек, как прицеливался глазом, чтоб не нарушить плавность сооружаемого купола! Передых Дядька Хлебушек брал себе через каждые пять минут. Позволял Женьке выглаживать этот самый под. Сначала передыхи были на минутку-другую. Но через час Дядька Хлебушек совсем устал. Он сидел на скамеечке, которую носил с собой. На лбу взмокшая прядка волос, руки на коленях. И было Женьке видно: до того наработались руки, что обмерли. Так бабочки осенью обмирают.

Женька, не зная, чем ему теперь заняться, смотрел в зев печи. Как такое можно руками сделать? Словно из металла отлито. Дядька Хлебушек вскинул голову, улыбнулся:

- А ведь готово!

Еще у печки верха не было, трубы не было, но Женька промолчал, погладил ладонью под.

Постучав, вошел батюшка Илья:

- Я слышу, у вас перерыв. Пойдемте со мной, я буду освящать церковь. Два дня осталось до Вербного воскресенья. - Посмотрел в печь. - Грех утерять этакое искусство. Евгений, дружочек, ты перенимай. Со всем своим старанием и радостью перенимай.

Церковь была почти такая же, как всегда: алтарь очистили от завалов, да бригада кровельщиков успела сделать крышу над престолом.

Но все так же под куполом гулькали горлицы, купался в земляной ямке воробей, пола еще не было.

А вот престол сиял белизной, на алтарной стене висели две иконы, напечатанные на картоне: Иисус Христос и Богоматерь.

Батюшка Илья освятил воду, окропил стены храма.

Стены, изуродованные давними взрывами, долгой разрухой, не преобразились, но свет, бьющий из пустых окон, из проломов, из зияющих дыр кровли, сотворил праздник.

Женька чувствовал - свет праздничный, горлицы гулькали громко, звучно. Даже ветка березы, которая проросла через окно в храм, изумрудно сияла крошечными листочками. Отец Илья показал на эту ветвь:

- Жизнь. Наш храм воскрес для жизни.

Трубу Дядька Хлебушек выводил с помощью Женьки. Женька по лестнице поднимал по два, по три кирпича, а вот завершение старый печник отдал ученику. Сам на землю спустился, не захотел проверить - хорошо ли Женька кирпичи положит. Сел на крылечке, а Женька, потея от небывалой ответственности, выкладывал последний ряд.

Сделал дело и увидел - не один на крыше. На коньке сидела очень строгая птица.

"Когда приблизились к Иерусалиму, к Виффагии и Виффании, к горе Елеонской, Иисус посылает двух из Учеников Своих. И говорит им: пойдите в селение, которое прямо перед вами; входя в него, тотчас найдете привязанного молодого осла, на которого никто из людей не садился; отвяжите его, приведите. И если кто скажет вам: что вы это делаете? - отвечайте, что он надобен Господу." Женька читал Евангелие по словечку - пусть ни одно мимо души не пройдет. Он видел перед собой Иерусалим, вместе с учениками Иисуса Христа шел в селение за молодым ослом... И вдруг испугался. Это ведь Евангелие! Святая книга. Грех ставить себя рядом с апостолами.

- Так я не рядом! - попробовал успокоить себя Женька. - Я среди людей стою. Стою и смотрю.

Покраснел. Это было неправдой. Он сам хотел привести ослика Иисусу Христу. Ему хотелось быть там: стелить перед Господом ветви с деревьев. Мог бы и рубашку свою постелить, даже лучшую, белую, с переливами. Мама рубашку ему для завтрашнего дня выстирала, хотя чистая была, выгладила. Ведь многие, многие постилали свои одежды перед Иисусом Христом, входящим в Иерусалим.

Женьке стало невмоготу сидеть дома. Взял Евангелие, побежал к Жене.

Собакиных дома не было. Значит, на птичьем дворе.

Птичник Дмитрий Львович устроил в отдалении от дома. С трех сторон заросли можжевельника, а из ворот ровная, покатая ложбина к старице*.

Двор был радостно-золотой и пушистый - гусята.

Женя увидела Женьку, замахала руками:

Дмитрий Львович озадаченно достал и надел очки.

- И что же мы увидим?

_ Мало перьев - мало яиц!

Посчитали. Больших перьев в хвостах гусынь было по десять, по двенадцать.

_ Спасибо за науку, - Дмитрий Львович поклонился Женьке. - Увы! Мы думаем не о разведении элитных пород, о производстве. Дешевле купить инкубаторских, чем сажать гусынь на яйца, ждать выводков...

- На ноги встанем, тогда и об элитном стаде придется подумать, - сказала мама Инга. - Элитный гусь на элитный стол. Дорог в производстве, но и цена ему будет иная.

Барашек в берега еще не вошел, но проступившая полоска земли уже отделила Заводь от речки.

Женя выбирала путь поровнее, и все четыре сотни гусят вперевалочку поспешали за ней. Лапками, лапками, шлеп, шлеп!

У воды Женя замешкалась, но гусята, хоть и видели воду впервые в жизни, обрадовались - плюх-плюх-плюх! И вот уже четыре сотни корабликов поплыли по Заводи, то гребя лапками, то прокатываясь на струях ручейков. Пугались старого шелестящего камыша, любопытствуя, опускали головки в воду. Кто там живет, в глубине, в тишине?

Женя увидела Евангелие:

- Христианство - часть культуры человечества. Далеко не меньшая часть. Вам с Женей предстоит открыть столько великого. Один из китов, на которых стоит цивилизация, - культура.

Слова были мудреные.

В сияющей белой рубашке - это все видели, с поющим сердцем - об этом кто же догадается? - помогал Женька служить батюшке Илье.

Разжигал ладан в кадильнице, перетаскивал светильник с большой свечой от стены на середину храма, к аналою, зажигал свечи, ходил за поминальными записками к стоявшей у свечного ящика бабушке Бушуихе, подавал воду, просфоры. Народу было много. Из Язей пришли старые и малые, богомольцы из Дубравы прикатили на своем допотопном автобусе, из Парамонова бабушек, дедушек доставил грузовик с высокими бортами, а из дальней деревеньки, из Оладушек, на двух подводах приехало семейство Хомутовых: мать, отец, шестнадцать деток и Татьяна Ивановна - Ясное Око. Для малых Хомутовых - прабабушка, для округи - целительница.

Женька ходил между людьми, как именинник, но лопатки ему холодок жег. Все ведь смотрят - как тут не состроить умных глазок!

Слава Богу, скоро забыл о себе думать. Молитвы певчих увлекли. "Величание" Женька запомнил сразу, слово в слово, и, набравшись храбрости, попробовал подпевать. Голос у Женьки, как мама его говорила, - что тебе синица. Выходило звонко:

- Величаем Тя, Живодавче Христе, осанна в вышних и мы Тебе вопием: благословен Грядый во имя Господне!

Отец Илья даже оглянулся, услышав Женькин голосок. А бабушка Бушуиха, когда он пришел взять свечей, погладила его по голове. И все-таки Женьке было не по себе. Кабы не дела, в уголок бы забился.

Народу - двести человек, небось, может, и триста, а певчих двое: Дядька Хлебушек да постоялица Бушуихи Светлана Васильевна. Она летнюю избу у Вишенок под дачу сняла. Светлана Васильевна знала службу, и батюшка Илья попросил ее быть чтицей.

Церковь ради праздника преобразилась. Из Дубравы привезли большие иконы, в рост взрослого человека.

- Весь чин деисуса! - возрадовался отец Илья.

Здесь были Спас, Богоматерь, Иоанн Предтеча, архангелы Михаил и Гавриил, первоверховные апостолы Петр и Павел, святители Иоанн Златоуст и Василий Великий.

Учительница Женькина, Мария Матвеевна, принесла икону “Вход Иисуса Христа в Иерусалим”. Икону положили на аналой, и батюшка сказал Женьке, чтоб поставил рядом подсвечник для свечей к празднику.

Когда много святого огня - радостно, а тут еще верба. Женька два ведра нарезал, но все принесли веточки. Церковь от пушистого живого жемчуга сама ожила.

Лица у людей были светлые, всем было хорошо: за столько лет собрались вместе, округой, Господь позвал и собрал. И все-таки было немножко горько. В церкви гулко, голоса певчих под купол взлетают, но как же им одиноко - двоим. И Женька сказал себе: "Все молитвы выучу!"

В конце службы отец Илья произнес слово о празднике, о Страстной седмице, о строгом посте:

- Приготовьте себя к Светлому дню со всею охотой, ибо с Воскресением Христа и мы с вами воскресаем.

И объявил:

- До Пасхи - неделя. Одна неделя... Я завтра после уроков приду в школу. Все желающие пусть останутся на занятия хора. Времени мало, но Господь с нами. Без хора какой же праздник!

В ночь под Вербное воскресенье Женьке приснился ос-ля. Возле Лобного места в Москве - а в Москве Женька не был - конь, как снег. Одни глаза черные.

Священники, в золотых митрах, в золотых ризах, подвели к осляте Святейшего Патриарха, подняли, усадили на шитую алмазами да жемчугом попону. За длинную белую узду, такую же алмазную да жемчужную, взялись царь, бояре царя, бояре патриарха. Женька к царю пригляделся, а это он, Женька! Шествие двинулось, и Женька увидел себя уже не на месте царя, а на вербе. Верба, целое дерево, стояла на колеснице, а в колесницу впряжено двенадцать златогривых, золотой масти, лошадей. Звонили колокола, и Женька пел вместе с другими мальчиками: "Осанна! Осанна в вышних! Благословен Грядый во имя Господне!"

Стрелецкие дети стелили дорогу к Спасской башне цветными кафтанами, сукнами, кусками бархата, камки, парчи, метали пригоршнями жемчужные зерна.

Горожанки, бабы из окрестных деревень, стоявшие на Красной площади и в Кремле до паперти Успенского собора, были все в жемчуге. Жемчуг на кокошниках, на сорочках, на убрусах, на сарафанах, однорядках и даже на чоботах.

Кто-то сказал:

- Россия есть страна жемчужная. Потому и в слезах по колено.

Женька стал искать: кто это? Показалось, Дмитрий Львович. И Женю увидел. Катил поток по самые крыши. И Женя кричала ему: "Держись, я спасу тебя! Половодье слез разливается!"

Женька испугался, открыл глаза и - радость: мама.

- В школу, сынок, пора! - глаза у мамы были веселые. - Ты под утро пел во сне: “Осанна! Осанна!”

Женька хлопал глазами: уж больно сон страшный. Покосился на часы и вон из постели. Одевался как на пожар.

- Дай мне с собой бутерброд! Сегодня после уроков - хор.

- Зачем тебе бутерброд? - удивилась мама. - Я пирожков напекла. С рисом и с яичком. Капустные с сальцем, твои любимые.

Женька даже руки опустил.

- Батюшка Илья сказал - Страстная седмица самая строгая. Не возьму пироги.

Подошел к столу, а на завтрак - яичница с ветчиной:

Женька молча отрезал большой кусок черного хлеба.

- Ты хоть сухариков с собой возьми! - взмолилась Вера Герасимовна.

- Сухариков-то! - обрадовался Женька. - Поджаристых отбери.

По дороге в школу Женя сказала:

- Папа читал, что в Страстной Понедельник люди должны думать о бесплодной смоковнице.

- Я тоже не буду есть. До самой Пасхи! – отрезал Женька.

Женя испугалась:

- Ты не говори так! Это же грех - сказать и отступить. Святые по одному сухарю в день ели.

- Они шли и похрустывали, как мышки.

- Вкусно! - сказала Женя.

И Женька отсыпал ей половину запаса.

Ребята стояли в коридоре. Значит, Мария Матвеевна задачи на доске пишет: контрольная. Возле дверей две Наташки дежурят, чтоб не подглядывали.

- Эй, патриарх, ты Богу молился? - окликнул Женьку
Косолапов. - Помолись, может, и решишь.

У Женьки с задачками беда. Примеры - хоть самый раструдный - запросто, а вот задачки...

- Патриарх, молись! - лез шутник обезьяньей рожицей к Женьке. - Ты же свой человек у Христа! Пусть нам всем отвалит пятерочкой.

Женька схватил Косолапова поперек туловища, тряхнул, рванул. И - тишина. Петр Великий пятился от Женьки, оставляя в его руках лопнувший ремень.

Классная дверь в ту же минуту отворилась, и Мария Матвеевна сказала:

- Проходите, ребята. Сегодня вам предстоит решить задачу и два примера. Сидящим слева - первый вариант, справа - второй. Задачи нетрудные, а вот примеры - весьма и весьма... Поэтому и времени даю побольше. До начала урока у вас пять минут и еще вся перемена. Так
что не торопитесь, думайте...

Женька хотел прочитать мысленно "Отче наш" и побоялся: а вдруг ничего не решишь? Условие задачи - не подступись.

- Ладно, - сказал себе Женька, - возьмусь-ка за примеры.

Примеры были заковыристые, но тут считай да проверяй хорошенько. Минут пятнадцать потратил. Снова прочитал условие задачи. Тьма. Вишенка свою задачку уже с черновика переписывает. Оглянулся на Косолапова: а тот ремень разглядывает. Уж такой он, Петр Великий! Ему задачки, как семечки щелкать.

Женька вздохнул и принялся решать примеры из другого варианта. Прозвенел звонок. Значит, еще перемена в запасе. Ребята начали сдавать тетради. Женька покорно переписал условие задачи. Поставил первый вопрос: сколько всего буровых было у компаний? Ясное дело -нужно сложить. Написал цифру два, обвел аккуратно скобочкой и отнес тетрадь на стол Марии Матвеевны.

Косолапов подскочил к Женьке. Показал ремень.

- Никакого чуда! Видишь, потерся, истончился... Решил задачу?

- А ты? Естественно. Оба варианта! - глянул с насмешечкой.
- На троячок потянешь?

Батюшка Илья пришел к третьеклассникам сразу после контрольной.

Он был в черной рясе, с большим крестом, в скуфье. Лицо строгое, а глаза смеющиеся. Признался:

- Спасибо, батюшка, - и Мария Матвеевна села за парту, как самая настоящая ученица.

Руку поднял Ваня Рыжов:

Ребята смотрели на воображалу: вот встанет сейчас и уйдет, но Петр Великий не уходил, подпер щеку рукой и сделал вид, что слушать приготовился.

- Ну, с Богом! - батюшка Илья перекрестился. -
Встаньте, дети мои, помолимся.

Прочитал "Царю Небесный", написал на доске две молитвы, показал, как их поют, и попросил прочитать всем вместе тихими голосами.

Женька эту молитву знал: ее мама пела, когда приглашала их с отцом к пасхальному столу. Кулич отведывать, пасху, стукаться крашеными яйцами. А перед едой надо было христосоваться - целоваться трижды.

Косолапов поднял руку:

- Молодец! - похвалил батюшка. - О непонятном нужно спрашивать. Стихира - праздничный тропарь, а тропарь - это краткая похвальная песнь в честь праздника или святого. Все это славословие Господу Богу. Благодарственные молитвы... А кто из вас, ребята, может рассказать о празднике Пасха?

У Женьки даже пятки заныли, так ему хотелось поднять руку, да уж очень мало знал. Руку поднял тихоня Ваня Рыжов.

- Пасха - это еврейский праздник. Евреи поминают, как они ушли все разом из Египта. В Египте они были в рабстве. У нас пасха - сладкий творог, а у евреев - барашек. Они выбирают для заклания лучшего, чтоб никакого изъяна в нем не было.

- Выходит, Пасха - это еда? - спросил батюшка.
Ваня не сбился:

старейшин. Правитель Иудеи - проконсул Пилат ради праздника пасхи предложил синедриону отпустить Христа, но фарисеи и книжники, гонители Спасителя и его учеников, возбудили народ, и народ просил отпустить из тюрьмы разбойника Варраву, а Христа предать смерти. Так и кричали: "Да будет распят!"

- Но Христос - Бог! - Косолапов вскочил, не поднимая руки. - Если Бог все может, почему же не прихлопнул своих мучителей, как мух?! Этот самый народ! Народ же пел "Осанна", когда Христос входил в Иерусалим.

Женька тоже так думал, но помалкивал, а Косолапов такой, что ему в голову взбредет, сразу и выпалит.

- Вы мне очень нравитесь, - улыбнулся отец Илья. - Давайте споем еще раз молитвы, посмотрим, как они укладываются в памяти, а о Господе Иисусе Христе, о его подвиге смирения мы поговорим особо и в свое время.

Спели сначала, глядя на доску, потом не глядя. У Женьки даже сердце стучало, когда выговаривал слова "смертию смерть поправ". Лучше этих слов нет. Слов многие тысячи - вон сколько книжек, но лучше, чем "смертию смерть поправ" - нет.

Вместо третьего урока опять был хор. Да какой! Теперь соединились все классы, от третьего до седьмого. Ребята старшеклассники ушли, но девочки остались.

Опять пели стихиру и тропарь. Выучили еще одну молитву: "Ангел вопияше Благодатней: Чистая Дево, радуйся! И паки реку: радуйся! Твой Сын воскресе тридневен от гроба, и мертвыя воздвигнувый; людие, веселитеся!"

Классы для такого хора были тесные. Пели в коридоре. Батюшка Илья движением руки соединял не только голоса, но и дыхания. Большие и маленькие, озорники и тихони, отличники и никудышные троечники на целый урок обернулись одним добрым, любящим Иисуса Христа человеком.

Техничка Дуся - искоренитель пустого баловства на переменах - стояла в уголке, где у нее ведра и швабры, и плакала. Женя подбежала к ней: Тетя Дуся, вам плохо?

После занятия отец Илья взял с собой в старенькую "волгу" и Женьку, и Женю. До моста подвез. Прощаясь, сказал:

- Сегодня в семь часов служба. Хочу, чтоб строители побольше успели.

У папы и у мамы вечером много работы: уборка, кормежка. До церкви двадцать минут средним шагом, но Женька-торопыга примчался часа за полтора до начала службы.

Строителей уже не было, а дела их вот они. Пролом, зиявший вместо входа, заделан, остается двери навесить. Над входом икона - на золотом поле Иисус Христос и святые. Под ногами у Господа черная бездна, в бездне люди с крыльями. Христос держит за руки старца в зеленом одеянии и женщину в красном. Христос в голубом круге, в этом голубом пространстве лики, крылья. За кругом святые в цветных одеяниях. Все с золотыми нимбами. А с левой стороны царь и царица в коронах, и тоже с нимбами.

В храме перемены. Алтарь вымощен белыми плитами, два ряда плит у правой стены. Во всех окнах рамы, а три алтарных - узких, высоких - застеклены. И не простыми стеклами. В центральном окне Богородица с младенцем Христом, а в боковых, должно быть, архангелы Михаил да Гавриил. Женька знал: Михаил Архангел - воин, а Гавриил будет в трубу трубить, когда Бог позовет людей на Страшный Суд.

- Господи! - тихонько позвал Женька. - Господи, Ты вернулся в Свой дом? Господи, как я узнаю, что Ты здесь?

Потрогал рукою воздух, коснулся стены. Стена была теплая.

- Господи, а может, Ты не уходил? - у Женьки даже сердце оборвалось. - Люди ограбили, разворотили Твой дом, а Ты все равно оставался с нами?

В храме было тихо. И тут, наверное, тучи солнце загородили - потемнело.

- Господи, ну скажи мне пояснее: мы жили без Тебя -потому и не стало большой страны СССР? Господи, я знаю. Русские люди Тебя любили больше всего на свете,
но была революция, и они сошли с ума, разорили Твой дом, а Ты разорил нашу страну. Господи, как мне молиться, чтобы Ты полюбил всех нас, всех русских? Господи, я же русский, я люблю Тебя!

Женька перекрестился. Подумал, стал на колени, коснулся лбом земли.

Послышались шаги, Женька вскочил, в храм вошел отец Илья с большой иконой - подарком прихожан Дубравы.

- Евгений, ты уже пришел! Помогай иконы ставить. Принесли все девять.

- Деисус у нас письма древнего, вдохновенного! - радовался отец Илья.

Женька вспомнил умные вопросы Косолапова и сам поумничал:

Сходили за священными предметами.

- Запоминай, - говорил отец Илья. - Сначала на престол стелят нижнюю одежду - так называется белая скатерть из полотна. На нижнюю - верхнюю, дорогую. Это скатерть из парчи. Господь Бог - Царь. Во время литургии Он сокровенно присутствует на престоле, а потому
целовать престол и даже прикасаться к нему дозволяется
только священнослужителям.

Отец Илья, перекрестясь, возложил на парчовую одежду шелковый плат с Иисусом Христом во гробе, с Богородицею в изголовье, с учениками вокруг. Это - антиминс. Без антиминса нельзя совершать Божественную литургию. В каждом антиминсе зашиты мощи святых.

Батюшка показал Женьке губку.

Перед престолом проходить мирянину нельзя. Женька это знал. А за престолом - можно. Помогая батюшке, поставил семисвечник, запрестольный крест.

Святые сосуды и предметы отец Илья тоже сам полагал на жертвеннике: Святую Чашу, ковш с блюдцем, дискос, звездицу, воздух, малые покровцы, копие, лжицу. Женька только подсвечник со свечой подал да губку.

- Пора звонить, - сказал батюшка.

И тут они услышали: колокола тихохонько выводят мелодию: "Вечерний звон, вечерний звон! Как много дум наводит он".

Женька выскочил из храма. Под навесом стояла Женя и ореховой палочкой ударяла по краям колоколов.

- Я думала, нет никого.

К звоннице подошел отец Илья.

Отец Илья ударил в колокола и передал веревочки Жене:

- Сумеешь повторить?

Женя прикусила нижнюю губку, зажмурилась.

- Получилось! - Женька даже подпрыгнул. - С закрытыми глазами получилось! Продолжай! - разрешил батюшка. - Ты на пианино
играешь?

Женька глаза вытаращил: аи да Женя! Секретница. Он, небось, все про себя рассказал.

Женя звонила громче, призывней. Лицо у нее раскраснелось.

- Спасибо! - сказал отец Илья. - Я дам тебе ноты. Разучишь Пасхальные звоны, к празднику.

Женьке тоже хотелось звонить, но помалкивал. Батюшка улыбнулся:

- Служат не людям, Богу.
Никто и не пришел.

Батюшка Илья литургию вел по полному чину, Женька ему помогал, а Женя была единственной молящейся. Отслужив, батюшка сказал слово.

- Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Дети, Бог свят во всем. Безгранично, полно. Но Бог приходит к нам, грешникам, потому что мы Его творение. Бог любит нас. Увы! Люди от поколения к поколению лучше не становятся. Мы говорим неправду, затаиваем обиды, отвечаем злом на зло... Все это грустно, но мы должны помнить:
Господу ближе кающиеся грешники. Вот началась Страстная неделя. В эту неделю надо приготовить себя к празднику Воскресения Христова. Приготовить к радости душу свою. Что делают хозяйки перед праздниками? Моют полы, снимают паутину из углов, украшают дом. И
нам нужно поступать так же - прибрать душу, очиститься от бремени грехов. Для этого существуют исповедь и причащение. Человек должен покаяться в грехах и, освободясь от них, вкусить Святые Дары - Кровь и Тело Христово. Причаститься. Три дня держите себя в чистоте, строго соблюдайте пост и в Великий Четверг приходите в церковь за час до начала службы - на исповедь. А за день до исповеди уединитесь, подумайте о жизни и, приготовляя себя к покаянию, запишите прегрешения в тетрадь.

Батюшка благословил Женю и Женьку и отпустил домой.

Удивительная жизнь пошла в школе. После двух-трех уроков приезжал отец Илья, хористы выстраивались, и в удивительной тишине начиналось моление.

Женька все на стены смотрел: слова молитв - святые, они невидимые, но вечные. Они теперь на стенах, как броня от всего худого, недоброго. Теперь все уроки будут в радость.

Во вторник выучили канон Иоанна Дамаскина: "Воскресения день, просветимся, людие; Пасха, Господня Пасха, от смерти бо к жизни и от земли к небеси Христос Бог нас преведе, победную поющия!" "Христос воскресе из мертвых!"

Выучили ирмос: "Светися, светися, новый Иерусалиме, слава бо Господня на Тебе возсия. Ликуй ныне и веселися Сионе. Ты же, Чистая, красуйся Богородице, о востании Рождества Твоего".

Ирмос - вступительный стих канона, а канон - церковная песнь.

В храме батюшка Илья служил теперь каждый день, и чем ближе к Пасхе - народу прибывало.

В Великую Среду в поучении сказано было о раскаявшейся блуднице, о предателе Иуде.

Окаянный Иуда засел у Женьки в голове. Ну как же так?! Был среди двенадцати самых близких людей Богу! Самому Богу! И предал. За деньги. За тридцать сребреников. Сатане поддался. Был как светильник, а стал - тьма. Вон, грешница, и не подумала, что дорого - вылила на голову Христа полный сосуд драгоценного мира - и ей вечная слава, люди будут любить ее во все времена. Обида сжимала Женькино сердце: Иисус Христос ведь знал, кто Его предаст, но ноги-то омыл всем двенадцати. Хлеб преломляя на Тайной вечере, Иуде тоже дал.

Почему, почему свершилось так, как свершилось? Почему ни единого человека не нашлось в целом мире - защитить Христа? Он стольких излечил от смертельных болезней, столько людей прозрели, столько калек стали сильными! У Женьки даже слезы навернулись на глаза от всех этих "почему".

Дома закрылся в своей комнате, взял чистую тетрадку. Тетрадка была в линеечку, бумага белая, аж сияет. Написал на первой строке большими буквами: "Мои грехи" и призадумался.

Ничего плохого он не сделал. Даже наоборот: все его хвалят. И в церкви, и дома, и Дядька Хлебушек хвалил. В животе пискнуло, заурчало. Вот, пожалуйста. Сегодня за весь день съел один сухарь. Чай пил один раз, без сахара. И похолодел: это же сатана его соблазняет, все равно, как Иуду.

Женька вскочил на ноги, перекрестился. Вспомнилось: вчера любимому бычку, красному, дал корму вдвое больше, чем другим. А имена? Наврал Жене, что у бычков есть имена. Вот они, грехи! А завидки? Косолапову-то позавидовал из-за умных вопросов! А вранье?

На Дядьку Хлебушка вину свалил. Домашнее задание по математике не сделал, а Марии Матвеевне сказал: печку, мол, клали, поздно домой вернулся.

Грехи Женька записал и еще стал думать. Ахнул! Вот он, самый страшный грех, погубитель души! Ведь врагов, разоривших страну, всех этих начальников, ограбивших народ, ему же убить хочется. Он бы их... Отец вон даже карту со стены сорвал: "Смотреть, - говорит, - не могу, как обкромсали Русскую державу".

Женька знал: Бог смирение любит. Но тут уж нет! Не согласен смиряться. Он, Женька Кошкин, сам вернет державе все, что у нее отняли подлой хитростью.

Женька вышел из-за стола, упал на колени:

- Господи! Я все дни буду Тебе молиться, все исполнять, но Ты помоги мне! А не мне, так другому. А чтобы не прогневить Господа, согласился:

- Пусть враги живут себе припеваючи. Но пусть Святая Русь будет во веки веков такой же, как на старой карте. Такой же красивой, а не изгрызенной.

Батюшка Илья подарил Женьке маленькую, с ладонь, книжечку - "Молитвослов". Нашел "Последование ко Святому Причащению". Молитв много, слова трудные, но Женька читал молитвы с охотой, с надеждой. Пусть только Иисус Христос благословит его постоять за державу.

В очередь на исповедь выстроилось человек сорок. Из Женькиного класса пришли: Косолапов, Вася Вишенка, Ваня Рыжов и все девочки, а их семеро. Сам Женька стоял за Женей, третий. Первой - Бушуиха.

Думал - долго придется ждать. Бабушка Васьки Вишенки хоть и продает свечи, но ведь старая, значит, и грехов у нее целый сундук.

Но Бушуиху отец Илья отпустил быстро, а вот Женя долго пробыла за деревянным щитом. Женька успел три раза перечитать записанные в тетради грехи. Не забыть бы чего. И вот он сам перед аналоем.

Женька тяжко вздохнул:

Женька снова вздохнул:

У Женьки щеки стали гореть. Что о нем теперь подумают: батюшке служить помогает, а грехов больше всех. От ребят проходу не будет.

Потом была служба, и в конце ее все, кто исповедался, вкушали Кровь и Тело Господне.

Ах, как ликовало Женькино сердечко! Ведь он теперь сокровенно был на Тайной вечере. С Иисусом Христом, с апостолами, со всеми святыми. Он, Женька, стал малой частицей Бога. Отец Илья в поучении сказал слова Господа Иисуса Христа: "Да будет все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино".

Возвращались домой с Женей. По небу мчались низкие серые облака, ветер был холодный, зимний.

- А на Пасху все равно будет солнце! – пообещал Женька.

Так просыпаешься в день рождения. В сердце уставился солнечный зайчик радости.

Женька знал: его ожидает чудо. Но что оно такое, откуда взялось? Да так и сел! На нем, на Женьке Кошкине, -ни единого греха! Он новехонький, как только что родившийся младенец.

Побежал умываться. Зубы почистил и - к зеркалу. Вот он, голубчик! Вчера был в грехах, как муха в паутине, и пожалуйста - ни единого!

А ведь здорово, что у него карие глаза.

- Кареглазый, - сказал Женька и приподнял волосы со лба. Лоб-то тоже вон какой умный. И осенило - если нет грехов, он ведь страшный человек для злой, для темной силы. Достал из-под майки крестик, подкрался к подпечью - самое место для домашних злыдней - и предстал.
Но ничего не случилось. Не зашмурыгало, не заплакало.
В доме все крещеные, иконы в красном углу.

Женька прочитал "Отче наш", оделся и стал собирать на стол завтрак. Отец и мать давно уже на ферме. Снял с плиты чайник, налил кружку полнехонько. У них с отцом одинаковые, мама их ведрами называет. Положил три ложки песка, батюшка не благословил пить пустой кипяток, добавил четвертую. Из холщовой сумки на гвоздике достал пригоршню сухарей, положил на стол, выбрал белый, толстенький.

Сухарь макал в сладкую воду, посасывал. И было Женьке хорошо. Слово держал: сказано, один сухарь, так один. За целый день! Вода согрела живот. Женька почувствовал сытость. Bee остальные сухари отнес в сумку, крошки стряхнул в ладонь - и в рот. Крошками слово не нарушено.

На службу в церковь к половине двенадцатого, в школу к трем.

Мария Матвеевна задала выучить стихи. На выбор. Какие хочешь. Вместо последнего урока в этом году все должны прочитать стихи. Женька учил про Илью Муромца:

Под броней с простым набором,

Хлеба не жуя,

В жаркий полдень едет бором

Дедушка Илья.

Едет бором, только слышно,

Как бряцает бронь,

Топчет папоротник пышный

Богатырский конь.

Женька читал наизусть, с закрытыми глазами, чтоб Илью Муромца видеть, чтоб в ушах бряцали чешуйки брони.

И ворчит Илья сердито:

"Ну, Владимир, что ж?

Посмотрю я: без Ильи-то

Как ты проживешь?"

Три куплета сидят в голове прочнехонько, но ведь их четырнадцать!

С книгой в руках Женька ходил по комнате, читал во весь голос, чтоб стихи звенели. И увидел корзину с луковой шелухой. На кухонном столе в кастрюле яйца. Из шелухи мама краску приготовит. От луковой краски яйца будут золотые, ну, коричневые, в общем. И ахнул: Женина мама ведь не умеет, наверное, яйца красить. В городе мало чего знают!

Отсыпал в пакет луковой шелухи, помчался к соседям. Женя провела его в комнату. А там вон какая картина: Дмитрий Львович и мама Инга за столом, а на столе блюдо расписанных яиц. Женька чуть со стыда не сгорел со своей луковой шелухой. У нас конкурс! - сказала мама Инга. - Мы взяли гусиные яйца, чтоб места для фантазии было больше, и -
вот расписываем.

Мама Инга принесла яйцо, достала из буфета серебряную подставку:

В блюде одинаковых яиц не было. Изумрудные, с золотыми звездочками. В травах, а на вершине синие колокольчики. Сплошь колокольчики. Черное с красными розами, коричневое с орнаментом. Одни незабудки. Решетчатые. С полосками поперек и вдоль. Красное, как огонь, - не луковое. Красное с цветами, с крестами, с церковкой, с короной. На большом гусином яйце мама Инга рисовала птиц. Само яйцо было нежно-розовым и птицы тоже розовые, с красными длинными ногами, с красными длинными клювами. И две-три камышинки.

У Дмитрия Львовича яйцо было голубое, а сверху солнце. Нити лучей во все стороны, и с двух сторон зелено-синие ныряющие дельфины.

"А я-то чего нарисую?" - испугался Женька. Посмотрел на Женино художество и совсем сник.

Яйцо она разделила на четыре части. Были уже нарисованы ангел с белыми крыльями, золотой лев, золотой бык. Теперь она рисовала грозную птицу. Крылья подняты, могучий клюв раскрыт, в лапах книга. У всех были книги - у ангела, у льва, у быка. Обложки золотые, страницы алые.

- Символы евангелистов, - сказала Женя, - я это яйцо батюшке Илье хочу подарить.

Женька сел на табуретку. Мама Инга дала ему кисточку:

- Беличья.

Краски пугали. Присадишь какую-нибудь кляксу, и все пропало. И вспомнил черных лебедей! Вот они, спасители. Лебедей Женька запросто рисовал. Шея, как двойка, и перья сугробом, Еще клюв.

Макнул кисточку в черную краску. Провел загогулину. Ничего. Нормальная загогулина. Потолще только сделать. Ворох перьев тоже получился. Женька вымыл кисточку и красной краской мазнул в том месте, где полагалось быть клюву. Готово дело!

Дмитрий Львович все чего-то еще выводит. И мама Инга. Женя даже кончик языка высунула: старается.

Женька повернул яйцо другой стороной и черточками нарисовал красный крест. Как положено. Восьмиконечный.

Дмитрий Львович тоже одобрил:

- Не знаю, - испугался Женька. - Надо у батюшки спросить.

- Свою голову тоже не грех иметь. Яйцо возьми. Маме и папе покажешь, - сказала Женя. - И еще возьми из блюда.

Будем христосоваться на Пасху, обменяемся, - решила мама Инга.

И Женьке снова стало жарко. Подхватил пакет с луковой шелухой и - за порог.

А дома уже топилась печь, мама месила тесто:

- Пора куличи ставить.

В сельской школе порядки семейные. Ради первой в жизни ребят исповеди, ради батюшки - у него службы -всю Страстную неделю и всю Пасхальную учиться решили во вторую смену. Начинали теперь не с уроков, а с хора.

В четверг выучили самую длинную молитву: "Воскресение Христово видевши, поклонимся святому Господу Иисусу, единому безгрешному..." Отец Илья был доволен: язята певучие, голоса могут и дисконтами звенеть, серебряно, и взгуднуть бронзой альтов.

- Впереди два дня - еще несколько песнопений успеем пройти. Тексты будем держать перед глазами, - батюшка улыбнулся, - быть празднику праздничным.

На этом не расстались. Батюшка привез аппарат и слайды:

- Сегодня, в Великий Четверг, хочу показать вам Туринскую плащаницу.

В кабинете биологии были и занавески на окнах, и большой экран. Тесно, душно - в темноте возня, хихиканье, шлепки.

Батюшка замечаний озорникам не делал, не просил сидеть тихо. На слайдах город, собор, какие-то иностранцы, и вот - Плащаница. На Плащанице лицо, отпечатки тела, и Женьке почудилось, что он слышит шорохи пылинок в луче прожектора. Замерли ребята. Потом был слайд: тело со спины, на спине множество кровавых ссадин.

- Проконсул Пилат искал, как спасти Иисуса Христа, -негромкие батюшкины слова падали, как тяжелые капли.

- Пилат видел: иудейские первосвященники жаждут смерти Невиновного. Но почему тогда так жестоко бичевали Спасителя? Кровавые полосы на Теле - следы хвостатых римских кнутов. В хвосты вплетались железные струны.

Батюшка поменял слайд. Следы побоев стали еще явственней.

- Иссеченное тело должно было пробудить жалость толпы. Пилат схитрил. По римским законам, человек, подвергнутый бичеванию, освобождался от распятия на кресте... Трижды Пилат предлагал жителям Иерусалима отпустить Христа. Но толпа указывала на разбойника
Варавву, на убийцу: "Дай нам его!" Христа же обрекали на смерть: "Распни его! Распни!"

Аппарат щелкнул - появился Лик, отпечатавшийся на Плащанице. Голос батюшки Женька слышал ясно, но словно бы из далекого далека, из прошлого. - Допрашивая Христа, Пилат задал вопрос: "Ты ЦарьИудейский?" И услышал: "Царство Мое не от мира сего"

- "Итак, Ты Царь", - решил проконсул. Римские солдаты подхватили насмешку своего начальника и, глумясь над Спасителем, облачили Его в багряницу - признак царственности, а на голову водрузили венец. Только венец этот был терновый. А у терна, растущего в теплых странах, колючки до пяти-шести сантиметров. Венец надели с силой, колючки пробили голову, и кровь заливала лицо Невинного.

Пятым Евангелием назвал отец Илья Туринскую плащаницу. У батюшки были дела в Язях - болящих навещал. Женя и Женька отправились домой пешком. После урока о Плащанице всех отпустили.

Похолодание грозило быть долгим: снежинки мелькали в колючем воздухе.

Долго шли молча. Наконец Женька спросил:

И тотчас вскрикнула птица. Словно птице больно сделали.

- А я бы! Я всех бы их! - Женька сжал кулак, но Женяпокачала головой.

Место высокое, ветер аж свистит. Нырнули под мост, в затишье.

Женька сказал:

Они вышли на ветер и побежали к своим домам. Женька все еще всхлипывал и немножко дрожал, но сердце у него стало веселое.

С утра все чужим казалось. Все отстранилось, жило само по себе. Так бывало, когда он маленький один в доме оставался. Чудилось, что его ищут глаза невидимые.

Женька выскочил из дома под небеса, на простор - вон они, семь дубрав! Даль светлая, а тянет холодом. Это что же, зло взяло верх? Тьма свет победила? Это что же, у добрых людей никакой теперь защиты?

О многом нужно спросить батюшку Илью, но в пятницу они виделись только на службе, даже с хором занималась одна Светлана Васильевна. Плащаница лежала на престоле, молитвы были горестные:

"Боже, Боже Мой, вонми Ми, векую оставил Мя еси".

"Положиша Мя в рове преисподнем, в темных и сени смертней".

Но какой надеждой встрепенулось у Женьки сердце, когда услышал молитву "Свете Тихий".

В висках щемило; но в груди становилось просторно. Этот неведомо как поместившийся в нем простор обнимал весь мир.

А в службе горести не убывало. Отец Илья облачился в черную рясу, поднял плащаницу над головой, обошел престол и поставил Господень гроб среди храма на приготовленное, украшенное цветами место.

Душа и сердце у Женьки затаились...

И наконец наступила Великая Суббота. На вечерню отправились семьями. Несли освящать пасху, куличи, крашеные яйца. В узелке у Женьки был артос - круглый каравай - его мама испекла по благословению отца Ильи.

Небо было темное, затянутое облаками, но ветры выдули холод, и земля дышала нежным теплом.

Службу отец Илья начал в черной рясе, и на Женьке был темный свитерок. Но вот Царские врата затворились. Батюшка поменял завесу серую на алую. Поменял покровы на престоле и на жертвеннике, а сам облачился в пасхальную ризу, сияющую белизной, с алмазными блестками.

- Одежда для служб, дружочек. Ну-ка, дай посмот
реть... Впору! - и послал поменять покров на аналое.

За Страстную неделю храм преобразился. Все рамы на окнах вставлены и застеклены. Появилась массивная дверь - иконы не надо теперь убирать. Мастера отделили алтарь деревянным иконостасом - его привезли из города, - невысоким, очень простым, но Царские врата были резные.

Женька ног под собой не чуял. Не оттого, что и на нем - облачение. От счастливого ужаса. Ведь он теперь не просто мальчик, он - служитель дома Божия, часть службы, часть храма.

Народу сначала было немного, но к двенадцати ночи приехали богомольцы из соседних сел, пришли ребята и девчата из Язей. Отец Илья унес плащаницу в алтарь, положил на престол.

В полночь начался крестный ход. Дядька Хлебушек взял Евангелие, бабушка Бушуиха икону, молодой мужчина из Оладушек - хоругвь с фонарем, в этом фонаре зажженная свеча. Женьке дали крест, а Вера Герасимовна несла артос. Зажгли свечи, пошли из храма в темень ночи.

Пасхальная тьма ласковая. Христос все еще во гробе, но Он жив. В это самое время Он сходит во ад явить Вселенной Свое Христово милосердие, вывести из тьмы в жизнь вечную Адама и Еву, праотцев и сонмы поколений. Вся людская слава, мудрость, все золото душ наполняют эту непроглядную ночь. Может, потому и непроглядную. Нет уже земли - теплая плоть человеческая, нет неба, оно всё - дыхание.

Шли мимо батюшкиного дома, вдоль озера. Крестный ход походил на веселую светоносную реку. Хор пел: "Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангелы поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити".

Женька несколько раз оборачивался: ему хотелось углядеть Женину свечу. Обошли храм.

Отец Илья встал у закрытых дверей и, повернувшись лицом к народу и воздев руки, радостно возгласил:

- Христос воскресе!

- Воистину воскресе! - нестройно откликнулись два-три голоса.

- Христос воскресе!

Пропасть молчания и - едино, весело, всенародно:

- Воистину воскресе!

А когда хор-то пел, воздух светился дискантами да альтами, то Женька видел - плакали. И бабушки, и дедушки.

Христос воскрес, вернулся на Русскую землю.

Женька спал, спал, но и во сне торопился. Служба была долгой. Домой он едва доплелся, прилег, не раздеваясь, поверх одеяла - ноги от усталости звенели - и заснул. Раздевала и укладывала его мама, как маленького Он не сердился - ему было хорошо.

Снилось Женьке удивительное: солнце лучик о лучик ударяет - и звоны. Такие звоны!

Проснулся - колокола. Солнце весь дом затопило.

- Тогда не лежебочь. Пора пасху есть! – поторопил отец.

За пасхальный их стол не стыдно было позвать Самого Иисуса Христа с двенадцатью учениками. Посредине благоуханный кулич в сахарной шапке. Творожная пасха -белизной белому свету ровня. Яйца, пусть луковые, но все равно красота. На больших блюдах пирожки. С грибами для Женьки, они на первом месте, с рябиной из варенья на втором, на третьем с капустой, а все другие тоже объеденье: с мясом, с рыбой, с яичком и рисом. Но ведь
еще и творожники!

Стол был заставлен едой, чтоб место не пустовало. Соленые грузди, холодец, прозрачный, как слеза, хренок - глаза на лоб, грибная икра - из белых грибов. Нежная красная рыбка, сало, сало с красным перцем, жареные куры и целая тарелка большущих бутербродов с красной икрой.

- Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав! - прочитала мама пасхальный тропарь. - Христос воскресе!

И Женька с отцом откликнулись в один голос:

Похристосовались, простили друг другу все обиды, в сердцах сказанные слова, справедливые и несправедливые. Отец и мама выпили вина, а Женька напиток: черника, красная смородина и черемушка.

- Ты у нас молодец! - сказала мама Женьке. - Постился, как не всякий монах. Ешь осторожно.

Женька и не подумал накинуться на всю эту гору еды.

Отведал кулича, отведал пасхи, стукнулся яичком с отцом - победил: отцовское разбилось. Стукнулся с мамой -мамино победило. Съел яйцо, ломтик красной рыбки, груздок и - к окну. А Женя как раз на крыльцо вышла.

- Мама, я пойду!

Повздыхал над луковыми яйцами, но что делать - других нет.

Мама его остановила:

- Угости Женю куличом.
Положила в пакет большущий кусок.

На мост Женька прибежал первым и первым протянул Жене свою “луковую печаль”.

Женька стал красным, но все-таки шагнул вперед и трижды чмокнул Женю в щеки. И она его поцеловала. Только не чмокая, касалась щеки губами, и Женька чувствовал от этих быстрых прикосновений неисчезающее тепло.

Барашек сверкал, дубравы зеленели, и вся земля была, как живой изумруд.

- Все-таки я жалею, что Христос вознесся на Небеса, -
признался Женька. - На земле хорошо.

Они стояли, смотрели. Слушали праздничный звон колоколов.

В школе начались контрольные, а в храме большой ремонт.

В алтаре возвели леса, приехала бригада мастеров, приводили в порядок стены, белили, а вот мозаику Богородицы с Младенцем восстанавливать взялся сам батюшка Илья.

Школу он тоже не забывал. Раз в неделю занимался с хором. И еще пригласил всех желающих в кружок, который назвал "Мастерская". В мастерской мальчиков отец Илья собрался учить делу преудивительному - писать иконы, а девочек - вышиванию и плетению кружев.

Только теперь и узнали: отец Илья закончил Академию художеств, а до академии - училище прикладных искусств.

На первое занятие кружка пришла чуть ли не вся школа. Вынесли стулья в коридор, и батюшка Илья показал икону Иисуса Христа.

- Этот образ передала в наш храм Дарья Федоровна, - все повернулись и посмотрели на маму Вани Рыжова, она сидела с бабушкой Васьки Вишенки в последнем ряду. -
Дарью Федоровну мы пригласили учить девочек художественному вышиванию, а Калерию Евлампиевну - плетению кружев. Все опять повернулись и посмотрели на Бушуиху - ничего себе имечко! Никто и не знал в Язях, что Бушуиха не просто какая-нибудь Матрена - Калерия.

- А теперь поговорим об иконах. - Отец Илья прошел вдоль стены, показывая образ Спасителя. - Воистину святая простота, да только она чуду сродни.

Одежда на Иисусе Христе пламенела, розовая с золотом. Хитон поверх темно-зеленый, благородный, но Лик, но благословляющая рука! Все это нарисовано черточками - и волосы на голове, и борода, и усы. Нимб обозначен белой линией.

- Вот что такое благословение Духа Святого! Письмо самое наивное, а веры на весь русский народ хватит! - отец Илья приложился к образу, поставил на полку для цветов, чтоб все видели. - Поднимите руки, у кого дома есть иконы.

Руки поднялись, но жидко.

Женька поискал глазами Женю, не увидел, а отвлекаться уже было нельзя.

- Первую икону, - говорил батюшка, - явил Сам Господь. Умывшись, отер Он Свой пречистый Лик полотенцем, и на полотенце чудесно, нерукотворно просиял Его Образ. Это полотенце Господь послал болящему князю Авгарю для исцеления... Раз и навсегда уясните себе: мы молимся не иконам, а Богу, Богородице, святым. Икона для наших предков, не знавших грамоты, была Святым писанием, но не в словах, а в образах. Иконы - наша любовь к Творцу, к Спасителю, к Пресветлой Матери Божией, к подвижникам Господним.

Женька, слушая батюшку, видел не коридор, не ребят -свою икону. На той иконе будут Вселенная и Бог Отец, сотворивший мир. Такую икону сложить нужно не из смальты, а из самых драгоценных камешков.

Представил себе бездну, пылающую звездами, среди бездны Творца - ослепительный Свет, и в том Свете -Лик Старца.

Васька Вишенка толкнул Женьку в бок:

Батюшка отпустил девочек на занятие, а мальчикам рассказал о древних иконописцах.

И узнал Женька, что во времена святого князя Димитрия Донского, победившего Мамая на поле Куликовом, жил иконописец преподобный Андрей Рублев. Он написал образ Пресвятой Троицы. Батюшка показал икону в книге. Все ее знали. Эту икону и в журналах печатали, и на календарях. Услышал Женька и совсем неизвестные ему имена: Дионисий, Алипий Киево-Печерский, Симон Ушаков, Васнецов, Нестеров. Батюшка показывал иконы, и у Женьки сердце дрожало от радости: вот они, защитники русских людей. Вот она, сила Русской земли.

Когда возвращались домой, он пересказал Жене историю о чудесном написании последней иконы преподобного Алипия:

- У старца уж больше сил не осталось: смертный час его пришел, а икона Пресвятой Богородицы не дописана. Горько ему было, никогда своих заказчиков не подводил.

- Женька остановился, придвинул лицо к Жениному лицу. - И знаешь, что случилось? Ангел взял кисти и дописал Успение.

- У нас дома есть книга с иконами, - вспомнила Женя.

- Очень красивая. “Феофан Грек” называется.

- Феофан Грек! - просиял Женька. - Я же его знаю! Батюшка о нем говорил. Его иконостас в самом Кремле!

Таких книг Женька еще не видывал, а ему домой дали.

Книга помещалась в картонной коробке. Женька доставал ее, как клад. Обложка ничего особенного, серая. Написано поперек: "Феофан Грек". Открыл - ангел. Крылья, голова, нимб - все коричневое. Глаза тоже коричневые, но цвет радужки совсем жидкий, размытый. И было в этих глазах нездешнее. Твои тайны ему все ведомы, а вот его через такие глаза не усмотришь.

Буквы в книжке, как в букваре, большущие. "Феофан в Византии", "Феофан в Новгороде". Рисунки пошли мелкие, черно-белые и - во весь лист - голова Спаса. Тоже все коричневое, глаза глядят так, будто он, Женька, уроков не выучил. Судия. Быстро повернул несколько страниц - "Столпник Алипий". Борода ниже груди и усы тоже. Феофан Грек мазанул белилами - раз, раз! - и готово. Бровки стрелочками, снизу вверх, так крышу рисуют. Ничего трудного.

Но тут открылась страница с иконой Богородицы. Замерла у Женьки душа. От Лика золотой свет. Младенец тоже весь золотой, припал головкою к Материнской щеке, а Богородица, как мама. Ласковая, вот только глаза - печальные.

Женька это понимал. Младенец - Бог, мама - Богородица. Им же все завтрашние дни открыты. Они же знают: жители Иерусалима через тридцать три года будут кричать Пилату: "Распни его! Распни!" Будет венец терновый, голову раздерет. Римские солдаты будут к кресту приколачивать живого человека. Гвоздями - в руки, в ноги.

Долго смотрел Женька на Лик Спаса. Все в том Спасе - золото и свет. И волосы, и глаза, и рука.

Одежды на Спасе - сияние. Сидит Он на алом. Это, наверное, и есть Престол, а за Престолом та самая бездна, бесконечность, какую ему хотелось нарисовать.

Женька решил столпника Алипия скопировать. Коричневый нимб, белые волосы, глаз почти не видно - черточки белые. Нос тоже белая полоска.

Краски у Женьки были медовые, не растекались. Начал с одежд. Мазнуть коричневым, потом белым. Вот и мазнул. Не вышло с налету. Стал касаться бумаги осторожно, то и дело взглядывая на рисунок. Ладно бы - плоховато, но ведь вообще не получилось!

Женька положил кисточку, подошел к иконам в красном углу. Осенил себя крестным знамением, встал на колени, отбил три поклона, "Царю Небесный" прочитал.

Неудачный лист долой. Взялся рисовать с нимба. Нет, не получилось. Как же так! Ведь он, Женька, Богу молился. С поклонами!

Открыл страницу со Спасом. Лицо у Господа строгое, но в черных зрачках золотых глаз грозы не было. И улыбки не было! Господь знал о нем все.

Женька закрыл книгу. Убрал краски, альбом. Отец в город уехал, мама на ферме одна, а он художничает. Бычков как раз поить пора. Побежал помогать.

Последнюю неделю школьных занятий старшие и младшие ребята работали на огороде воскресной школы. Возле храма. Сажали сотками. Сотку моркови, сотку репы, сотку редиса, салата. А вот под кресс-салат батюшка выделил совсем небольшую грядку. Столько же под петрушку. Хрен ткнули там и сям - гнездами. Под свеклу было отдано две сотки. Под обыкновенную капусту, кочанную - пять, и столько же под другие капустные сорта. Женька раньше даже не слышал про них: цветная, кольраби, брюссельская, пекинская, краснокочанная.

Пришлось поломать спину. Когда рассада - каждому росточку поклонись.

Не забыли про лук, про огурцы, тыкву. Посеяли целое поле - двадцать соток - гороха.

- На горохе, когда стручки пойдут, разрешается пастись без спросу! - объявил батюшка. - Это поле на радость.

Картошка была посажена еще до Пасхи, прихожанки помогли. Помидорную рассаду и клубнику тоже сажали взрослые. По клубнике - чеснок.

С Пасхи погода установилась теплая, да ветреная, ветры землю сушили.

И вот ведь как! Дождь прошел ночью. Сначала ливануло, а потом до самого утра моросил трудовой ситничек. Ситнички поят землю благодатно, ни под одним кустом сухого места не останется. Всякой травинке радость.

- Господь любит любящих Его, - сказала утром Вера
Герасимовна, открывая окна. - Какая земля у нас духмяная! Дождичек брызнул - и не надышишься.

Женя сделала открытие. Вчера их класс отпустили на каникулы, а сегодня лета прибыло вдвое.

Над камышами, трепеща новехонькими крыльями, носились стрекозы, довольно урчали лягушки, кувшинки прошили всю Заводь золотыми гвоздиками. Скакали водяные блохи. У самого берега, в парной, разогретой солнцем, воде головами вверх, головами вниз - мельтешили головастики. А Женины детки, подросшие, осмелевшие, вовсю шумели в камышах, добывая лакомства над водой и под водой.

Женя легла в траву и загляделась на высокую былинку, на которой дремал шмель. Былинка покачивалась, шмель покачивался, шевелил во сне прозрачными короткими крылышками.

- Гусятница! - улыбнулась себе Женя.

Ей нравилось быть гусятницей. Что-то розовое встало перед глазами, и Женя не сразу поняла, что это сон.

Она проснулась от тишины. Скосила глаза вправо - гусята, влево - гусята. Возле мамы собрались и блаженствуют на теплом солнышке.

Женя поднялась, и гусята тотчас взбодрились, зашумели, спрашивая: куда им теперь?

- Пойдемте отдыхать, - сказала Женя, и они отправились в птичник.

У птичника их ожидала мама Инга.

- Не пора ли нам пересчитать питомцев? - спросила
она.

Пересчитали раз, пересчитали два раза, три раза пересчитали - не было четырех гусят.

Женя сбегала на Заводь, облазила камыши. Гусята исчезли. После обеда пришел Женька и сказал:

- Гусят щука ворует. Вечером поставим верши. Никуда она, злыдня, от нас не денется.

За щукой

Заводь была как зеркало в темной комнате. Берега сутулились, а клубничный высокий холм, похожий на остроухую, с острой мордочкой, лису, совсем стал черным.

Плот у Женьки устроен из двух бревен и дощатого настила - как буква "А" с широкой перекладиной.

Женька толкнулся шестом, и плот послушно выплыл на середину Заводи.

- Вечером вода сурьезничает!

"Серьезничает" - хотела поправить Женя, но увидела, как, морща серебро Заводи, плывут черные, как ночь, красноклювые лебеди.Смотри! - прошептала Женя.

воду ложилась тень от леса, и стали невидимы.

Женька опустил в воду деревянный костыль, привязал к нему вершу. Две другие верши он поставил у камышей.

Женька сел по-турецки и загляделся на темно-синюю Семибратскую пойму.

- Ты о чем думаешь? - спросила Женя.
Женька вздохнул:

- Комбикорм кончается. Бычки полуголодные, а у отца
денег нет.

Женя думала, что Женька на природу засмотрелся, а он, оказывается, о бычках только и думает. Взяла и спросила:

"Попался, - подумал Женька. - Она же теперь пятиклассница, с ней говорить надо с умом".

- Быка выращу! - осенило Женьку. - С гору. Ну, не с гору - с дубраву.

Теперь призадумалась Женя.

- Пожалуй, прославишься, - согласилась она.
Женька перевел дух и на радостях увидел звезду.

И Женька поежился, пожалел девочку, поземку представил: в школу назад пятками не раз приходилось топать, мороз так и хватает за щеки.

Сошли на твердую землю. Помолчали, посмотрели в черную воду Заводи.

Вдруг сильно плеснуло.

- Щука! - обрадовался Женька. - Обязательно попадется.

Расставаться не хотелось, но ведь вечер, пора по домам.

Вера Герасимовна разрешила побыть у соседей. Баян Женя вынесла на крыльцо.

Она села на верхнюю ступеньку - получился баян с ногами. Женя не приноравливалась, заиграла сразу. Было это что-то серебряное, мерцающее, словно светлячки из лесу слетелись. А потом пошла музыка густая, так бычки вздыхают ночью. Густое перетекало в звенящее - в капли росы. Капли падали, падали, и у Женьки булькнуло в горле. Он даже на ноги вскочил - вот еще, из-за каких-то тру-ля-ля слезы лить!

И только теперь увидел и Дмитрия Львовича, и маму Ингу. Они тоже на крыльцо вышли.

- Выхожу один я на дорогу, - запел Женька.
Голос ударился о пространство, о тьму ночи, и был одинокий, что даже лягушки умолкли, страшась- за ночного путника:

Сквозь туман кремнистый путь блестит.

Это было уже повеселее. Путник по дороге идет, а некуда ни попадя.

Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу, И звезда с звездою говорит.

Все невольно стали искать звезды, и Женька тоже голову поднял.

В небесах торжественно и чудно. Спит земля в сиянье голубом.

Тут-то и глянули на Женьку золотые глаза Спаса. Вот ведь, о чем говорил ему Господь, вот ведь о чем!

Женька пел и слышал примолкшую землю. Он Уже знал эту тишину. В церкви такое было, когда приходилось петь.

Жду ль чего? Жалею ли о чем?

Женя продолжала вести мелодию, а он молчал.

-Все.

Когда хвалят, может, и приятно, а все-таки чего-то такое подпорчивается.

- Я пойду, - сказал Женька.

Стежка в темноте белела. Тьма придвигалась к идущему белым путем, но коснуться не смела.

На мосту Женька постоял. Лягушки не орали, трубили тихохонько. Может, на звезды засмотрелись. Коростель звал в луга, да что-то никто к нему не шел.

Мама ждала Женьку на крыльце.

И тут раскатило из тальников щекотом-щекотом, хрустальной стукотней и таким высоким свистом, что звезды замигали.

- Вот, мама, соловей-то! - сказал Женька.

Он тоже был справедливым человеком, не хуже Петьки Косолапова.

Улов

По розовой, по утренней воде - как по радости. Потянул Женька первую вершу, что на середине Заводи стояла, а в ней лягушка.

Лягушку отпустили, поплыли к камышам. Потянул Женька вторую вершу - глаза вытаращил.

- Помогай! Упустим!

Золотом блистала верша, выходя из воды. Полнехонька!

- Аи да тара-ра-ра-ра! - завопил Женька и погнал плот к берегу.

Оттащили вершу подальше от воды, вытряхнули. Заплясала рыба большая и маленькая, ясная и золотая. Поплыли за третьей вершей - и эта полна.

- Отпускай! И средних отпускай. Пусть жиреют, -Женька был великодушен.

Правду сказать, он никогда столько рыбы не то что не лавливал, но и не видывал.

На машине с длинным кузовом Женькин отец увез в город двадцать бычков.

Работы на ферме убыло, и Женя гусят пасла только до обеда - договорились в Первую дубраву сходить. Все в Язях знали: клад разбойника Клюя в Первой дубраве, в пещере. Правда, пещеру эту никто никогда не видывал.

Дубовая роща была невелика, но деревья здесь все неохватные. Под каждой кроной стадо могло бы поместиться. Просторно в таком лесу, но издали - стена.

Они подошли к дубу-великану, взялись за руки, обхватили, сколько могли, сделали отметку. Всего вышло семь обхватов - это вдвоем-то!

- Сколько же ему лет?! - Женя прижалась лицом к замшелой от старости и все-таки живой коре.

Женя сдвинула бровки, подняла пальчик и закрыла Женьке рот. Он удивился, а когда они пошли дальше, в распадок, где островком росли ели, понял: у них с Женей - тайна.

- Они - живые, - сказала Женя. Опустилась на колени, погрузила лицо в цветы. - Подышала разочек, а помнить запах буду весь год, даже годы.

Женька не захотел коленки пачкать. Помалкивал.

От ландышей Женька привел девочку к зеленым камням. Три камня, каждый с дом, стояли в ряд. Земля тут была покатая, в низинке ручеек.

Женька брякнул, а людям забота.

Весь остальной день мама Инга и Женя пекли коржи для торта, гусей стерег Дмитрий Львович. Стерег со стороны камышей, и все гусята у него вернулись домой живы-здоровы.

Посреди стола на большом противне сверкал застывшей морской белой пеной торт "Океанская бездна". Тайну "бездны" знала Женя. Мама Инга тоже знала, но не твердо, с пропусками, на троечку. Потому-то бабушка и передала все свои кулинарные секреты умнице внучке.

Назавтра в красивой одежде, с тортом, шли в гости люди левого берега к людям правого.

Женька сиял, как солнце. Прекрасный день, без единой тучи на небе, весь до единой секунды принадлежал ему. И еще ему принадлежал красный, как пламя, мопед! Мопед стоял в деревянном нераспечатанном ящике. Но, главное, он был, он ждал своего часа, чтобы ожить и помчаться. Отец вернулся из города радостный, с деньгами, с подарками.

Торту Женька удивился и даже немножко испугался.

- Ничего себе! - сказал он. - Как королю.

Все рассмеялись, и праздник получился веселым и на удивление вкусным.

- Неужто сама такое готовила?! - Вера Герасимовна
глаз с Жени не сводила.

А мама Инга не сводила глаз с Женьки. Он на радостях так распелся, что ему даже не подтягивали, боялись песню испортить.

"Такой простодушный на вид мальчик, такой обычный", - думала мама Инга.

Женя и Женька на службу в церковь обычно бегом поспешали. Не потому, что опаздывали - они птахи ранние, а потому, что стежки-дорожки в Семибратском краю легкие, веселые. И еще тут была тайна: Женя и Женька летали во сне и договорились научиться летать наяву. Когда бежишь - немножко получается.

Но сегодня не разгонишься. Шли, и очень даже осторожно. Боялись тропку потерять. До того землю затуманило, не в двух шагах - в одном человека не разглядишь.

- Облака нынче на лугах ночевали, в пойме! - решил
Женька. - Ничего! Поднимутся - такое еще солнце будет!
Умытое!

Подошли к церкви, а туман, пожалуй, даже гуще стал. Женька ходил советоваться с батюшкой Ильей:

Но ударила Женя в колокола и - чудо! Туман утянуло, как в трубу. Был - и нет. Солнце!

- Умытое! - засмеялась Женя.

Пришли люди, началась служба. Батюшка посылал Женьку поглядеть: не едут ли? И Женька всякий раз говорил: "Увы!" Но вот когда крест целовали, к амвону прибежала Бушуиха:

Гость был высокий, с богатырским размахом в плечах, стрижен по-городскому - на голове щетина, но с бородой. Борода золотая, лицо строгое, а глаза, как ленок. Человек вел за руку мальчика лет пяти. У мальчика была золотая голова, глаза же точь-в-точь ленок голубой.

Народ потеснился, уступая первенство гостям. Но человек встал с сыном в конец очереди.

Гости приложились к кресту, и батюшка Илья, не отпуская их от себя, сказал:

- Братие и сестры! Мы все трудимся, возвращая к жизни святой храм Воскресения. Храм большой, сколько тут нужно сделать, сами видите. Василий Петрович взялся оплатить главные ремонтные работы.

Спасибо тебе! От всей округи нашей! От всего Семибратья - спасибо. - Бушуиха поклонилась дарителю.

Вышли на улицу. Возле церкви стояла "волга" и большая крытая машина. Рабочие выгружали сияющие золотом металлические листы.

Женьку потрогал за стихарь сын Василия Петровича, подал руку.

- Пошли на лягушек посмотрим.

Женька глянул на батюшку Илью, батюшка Илья на Василия Петровича.

Тот кивнул головой.

Лягушки грелись на бережку живым зеленым ожерельем.

- А какая из них Василиса Прекрасная? - спросил
мальчик.

Травяное царство является на землю для глаз незаметно. И весна приходит незаметно. Февраль и февраль. То солнышко, то метель... Однажды на лыжах пройдешь по лесу, вдруг проталина, а в проталине - подснежники.

Осень тоже не больно-то углядишь. Листики вянут и в июле, купаться в сентябре можно, в прудке-то. Живешь себе, а потом и ахнешь - лес золотой, синева неба - до слез! Осенью открывается, как небо-то землю любит: синевой.

Женька окунался в травяное царство, таясь от всех. Потому что - чего скажешь? Цветы пошли? Так пора им. Не надо о таком говорить. Голову в траву - в благоуханную, в колокольчики, в кашку, гудящую пчелками. А пойдет кипрей - в нем даже стоять можно. Цветы цветут, и ты тоже... Пусть для глаз незримо, но тоже, тоже!

Цветение лугов, видно, растревожило Дмитрия Львовича, привез десять ульев.

Жене очень хотелось посмотреть на пчелиную жизнь поближе, но пчелы так жужжали, проносились так близко от лица!

- Пусть они привыкнут к нам, - сказала мама Инга. -
Мы обязательно подружимся - спешить не надо.

Ее, такую умную, и ужалила пчела под правый глаз.

Вечером щеку раздуло, глаз заплыл.

- Не пчелы, а тираны! - мама Инга посмотрела на себя в зеркало и расхохоталась: они же меня в клоуна превратили!

Женя помалкивала, но мама Инга была права: с таким лицом только в цирке выступать.

Лебеди плавали по Заводи, словно прогуливались. Любуйтесь на здоровье. И лебедями любовались. Даже гусята прекратили возню. Выглядывали из-за камышинок и помалкивали.

- Ах, лебеди, лебеди, лебеди, черные лебеди! - сочини
ла Женя первую строчку первого своего стихотворения.

Теперь надо было придумать еще более красивую строку, но что же может быть прекраснее самих лебедей? И пришлось повториться:

- Ах, лебеди, лебеди, лебеди, черные лебеди!

Оглушительный треск раскатился по Семибратью. Рыча, стрекоча, газуя, мимо клубничного холма мчался к Заводи красный мопед.

Бедные гусята всем скопом метнулись в чащу зарослей, а лебеди закружились на месте, словно им глаза завязали. Кинулись бежать по воде, хлопая крыльями, поднимая фонтаны брызг, спугивая с берегов лягушек. Шеи у лебедей вытянулись, лапы вытянулись. Низко-низко, над самой Жениной головой пролетели они. Свист крыльев был отчаянный, жалобный. Лебеди взметнулись над лесом и пропали.

Она расплакалась, Женька попятился, развернул мопед и бегом погнал его подальше от этой плаксы.

- Придурошная! - крикнул он издали. - Гуси-гуси! Вскочил в седло, от души рыкнул мотором и застрекотал, поднимая в небо сорок, ворон, воробьев.

Больше в тот день мопеда не слышно было, а Женя не радовалась.

Она права, что накричала на Женьку, да только ни капельки не права. Вечером опять пришлось поплакать. Мама Инга пересчитала гусят и одного не досчиталась.

Чтобы спасти гусят от хитрого вора, Дмитрий Львович купил в Язях гусака и четырех гусынь. Гусынь выбирал, как Женька учил, чтоб в хвосте больших перьев было штук по двадцать. Покупка вышла удачная. Взрослые гуси, чуя опасность, поднимали такой гогот, так махали крыльями, что на их зов к Заводи бежали все, кто мог. Гусята перестали исчезать.

Тут бы радоваться, но радости в Семибратье не было. Женькины родители обиделись на Собакиных. Из-за луга.

Дмитрий Львович не разрешил выкосить траву возле Заводи.

- Красная книга у них. Трава для того и растет, чтоб скотину кормить.

В тот же день Женька приходил на Барашек дразнить Женю. Она купалась, а он ей кричал:

- Гусыня лапчатая! Га-га-га!

Женя не отвечала, и Женька надрывался:

- Черемуха поспеет - ни кисточки не получите! Дубравы тоже на нашей стороне, а в дубравах - боровики.
Шапки - во! И все - нам, а вам - шиш!

Женя отжала волосы и сказала своим тихим голосом, будто ее не обижали:

- Не притворяйся злым. Как пойдешь в храм со злым сердцем?

Женька и прикусил язык-то свой длинный.

А обернулось все очень даже хорошо. Отец устроил в пойме выгон, разделенный на три больших поля. Все это обнесли колючей проволокой. Бычки без пастуха паслись. Трава в пойме - лучше не бывает, сочная, с цветами.

- Коров нужно заводить! - сказала Вера Герасимовна.

- На такой траве молоко медом будет пахнуть.

У Женьки от новой затеи дел прибавилось, но зато перед Женей можно было козырем пройти.

Подумаешь, гусиная мама! За Женькой толпищей бычки поспевали. Они уже были ничего себе, не телятки комолые. На пастбище Женька не всякий раз водил могучее свое стадо - просыпал, папа с мамой поспать ему давали: каникулы, а привести бычков было его делом.

Не пригнать - кнута в доме не имелось - привести.

Красуясь перед девочкой, Женька однажды крикнул:

Перешла Барашек по воде, погладила трех бычков, и они ничего.

Женька по Барашку и к стае. Тут гусак как загогочет, гусыни и молодые гуси шеи вытянули, зашипели, кинулись на смельчака. Он от них бегом, а они крылья распустили да в погоню. Верх за Женей, а она не радуется.

- Гуси, когда сердятся, ущипнуть могут. А бычки-то вон какие, смотреть на них - и то страшно. Я за тебя молюсь потихоньку.

Женька хлопал глазами и не знал, что и сказать. Такая она вот, соседушка.

Грозить и обижать себе дороже. Женька уже на следующий день пожалел о дразнилках. Выскочил утречком окунуться вместо умывания, а Женино голубое платьице на Клубничном холме.

"Приехали! Раньше все наше было".

Сидел-таки подлый человечек внутри. Рассердился Женька на самого себя. Вспомнил, как грозился черемухи Жене не дать, к грибам не подпустить. А ему, выходит, ягодками в этом году не полакомиться. И вдруг увидел: Женя ему рукой машет:

Женька был человек хозяйственный, да ведь и заботливый. Он две банки принес.

Батюшка, увидевши ребят на холме, свернул с дороги. Банка была неполная, не до краев, но Женька побежал с угощением к машине.

Нетерпение уже поселилось в нем, и он начал торопиться, хотя день впереди длинный, да еще вечер, да ночь...

Ехали, как в чудо. Дорога шла по гребню высокой гряды. В одну сторону - простор и море света, в другую - море света и простор.

- Вот она - богатырская земля! - крикнул на весь автобус Косолапов.

И никаких шуточек в ответ.

Узкая гряда скоро раздвинулась, просторы заслонял лес. Стволы деревьев прямые, кроны в небо упираются. Вязы, что ли?

Мелькнула деревня, миновали нежно-зеленую пушистую рощицу лиственниц - приехали... Длинный деревянный дом. Окна с резными наличниками, столбы у крыльца тоже замысловатые, а крыша крыта шифером, как сарай.

Ребята вышли из автобуса. Кто с рюкзаком, кто с чемоданом, у некоторых сумки.

- Да что же вы будто в гостях! - так гром раскалываетнебо. Огромный человек в черной рясе, с огромным белым мешком через плечо, бородатый, синеглазый, улыбался приезжим. - Дом ждет своих хозяев. Позвольтепредставиться. Наречен аз, грешный, Романом. Батюшка благословил меня на два послушания: быть реставратором и снабжать всех нас едой.

Вошли в коридор, и сразу стало понятно - школа. На дверях таблички: "1-й класс", "2-й класс", "3-й класс". В первом восемь раскладушек, во втором - девять, в третьем - десять. А девочек было тринадцать. Троих разместили в учительской. Здесь же стояли две настоящие кровати - для Калерии Евлампиевны - Бушуихи - и для Дарьи Федоровны. Они и летом будут учить девочек вязать, вышивать.

Отец Илья и отец Роман устроились в кабинете директора. Это была длинная узкая комната со столом возле окна. Был еще шкаф, его вынесли в коридор, и две раскладушки кое-как поместились.

Женька не успел опередить Косолапова, тот захватил раскладушку у стены. Женьке пришлось быть его соседом. С другой стороны оказался шестиклассник Димка Кутузов по прозвищу Тетя Толя. Когда-то не выучил урока и, рассказывая о Бородинском бое, объявил, что русскими войсками командовал генерал по имени Толя.

Женька затолкал сумку под раскладушку, пошел поискать Женю. Ее из-за баяна - баян очень дорогой - поместили в учительской.

Стоял обычный школьный гвалт, лицо у Жени было невеселое.

- Ничего, - сказал Женька, - недельку поживем, до Троицы, а потом можно домой попроситься.

Ударил звонкий веселый колокол.

Ребята высыпали на улицу. Их ждал отец Роман.

- Батюшка Илья пока еще не приехал, он сам расскажет, как будет устроена здешняя жизнь, а я приглашаю вас к храму.

Церкви от школы не видно - лиственницы закрывали.

Дорога пошла круче, лес расступился и - вот он, храм.

Шатер высокого крыльца. Над крыльцом кокошник, похожий на шлем, на крыше чешуйчатый куполок. Восьмигранник главного здания, устремленный в небо шатер, увенчанный узорчатым барабаном, и, наконец, купол, как царская шапка с крестом.

- Храму больше двухсот лет, - пророкотал отец Роман, - сохранился он потому, что рублен из лиственницы да мелкослойной смолистой сосны. Смотрели. Молчали.

Трапезная - длинный, врытый в землю стол под навесом, с двух сторон скамейки, тоже врытые в землю. На столе блюда с нарезанным хлебом, с черным и с белым.

Две улыбчивые женщины принесли дымящийся бачок. Одна стала наливать в глубокие фаянсовые миски суп, другая разносила.

Димка Кутузов сидел первый. Он и объявил:

Женька попробовал с краю - вкусно. И чтоб Косолапов знал, что не один он такой умник, крикнул - петушком получилось:

Белоснежные халаты, колпаки - коронами. Обе красивые. Повариха чернобровая, синеглазая, у разносчицы из-под колпака коса, взгляд веселый, на щеках ямочки.

Отец Роман прочитал "Отче наш", благословил стол. И тут все увидели: в трапезной - чужой. Мальчишка. Шестиклассник, а то и семиклассник.

Женька с полным ртом замер - уж такие были глаза у чужого - хуже кипятка. Мальчишка метнулся к столу, коленями на скамейку, потянулся, цапнул из тарелки хлеб и - к лесу.

Ложки перестали звенеть. Старшие ребята повыскакивали из-за стола.

- Вон они! Догоним?

Вор торопливо делил хлеб меж своими. Там и девочки были.

- Зачем же догонять? Приглашайте за стол. - Отец Роман показал на Женю. - Девочка, попробуй ты.

Женя вышла из-под навеса, подняла руку.

- Мы приглашаем вас на обед. У нас сегодня лапша! - голосок у Жени, как пиканье поползня, Женьке хотелось помочь, крикнуть, уж так крикнуть! Чужаки глотали крохи хлеба, но не двигались.

- Идите же к нам! За столом есть место.

Женя сделала несколько шагов к ребятам, и девочки - их было две - пошли к ней, но остановились. Она подбежала, взяла их за руки и привела.

- Раздвиньтесь, дети! - сказал отец Роман.

Женька чуть не всхлипнул от благодарности. Мудро! Монах посадил гостей не на краю стола, а рядом с Женей.

Девочкам налили лапши, придвинули блюдо с хлебом, но они не торопились брать ложки, хотя глаза у них были такие же, как у храбреца, схватившего хлеб.

Все принялись есть, чтоб и девочки поели, а глазами не в тарелки - на чужаков-мальчишек.

Выскочил из-за стола Димка Кутузов.

- Ну что, вам особое приглашение надо? Аида!

Ребята всей оравой, их было человек шесть-семь, кинулись в трапезную. Им еще только наливали суп, а блюдо с хлебом уже опустело. Поставили другое. Хороший получился обед, с гостями.

На второе Наташа подала гречневую кашу с подливой, с двумя котлетами.

Женьке было стыдно за свою глазастость, не хотел, да увидел: мальчишки из Оладушек котлеты не съели, в карманы посовали.

На третье компот с черносливом, с грушами. Потом отец Роман прочитал молитву:

- Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ. Не лиши нас и Небесного Твоего Царствия...

Перекрестился и ребята перекрестились. Объявил:

Дорога к монастырю шла под гору сквозь ельник, густо поросший лещиной. Древностью веяло. На сучьях огромных деревьев сизые лишайники. На стволах зеленая шерстка мхов. Папоротники кругом такие - с головой нырнешь.

Женька думал, дорога будет долгая, но минут через десять внизу сверкнуло озеро, ели стали тоньше, росли чаще, и вот он - монастырь.

Ветхая стена с двумя широкими проломами - кирпич кому-то был нужен. В центре ограды безобразный бугор -все, что осталось от взорванной церкви. Двухэтажный дом без окон, без дверей, без крыши.

Уцелели ворота с пустотой вместо ворот, храм над воротами. Купола нет - обезглавлен. На барабане - птица.

- Рождественский монастырь, - сказал отец Роман. - Обитель не очень древняя, но со своей историей. При Екатерине Великой строилась. В те годы тихой сапой народу прививали немецкое лютеранство, а здесь обосновались отцы суровые, на новшества неподатливые.

Постояли перед развалинами.

- Собор Рождества Пречистой Богородицы, - отец Роман перекрестился. - Здесь летом от кипрея красно. Каменную груду венчал высокий деревянный крест.

Отец Роман прочитал длинную молитву, ребята перекрестились. На стене возле церковки появились местные.

- Вот и помощники наши. Десять человек пойдут трудиться вместе с детьми из Оладушек, - распорядился отец Роман, - остальные - в братский корпус. Через два часа отдых.

Женька не увидел сразу, что Женя идет работать на стену, встал одиннадцатым, но никто ничего не сказал.

На стену вели кирпичные ступени. Отец Роман поднялся первым.

Из пятнадцати троим было лет по пять, по шесть.

- Разве не чудо! - отец Роман воздел руки и стал похож на святого с иконы. - Семьдесят лет искоренения Духа Святого, ни дверей, ни окон, но посмотрите, даже золото не потускнело, краски не погасли, а ведь это - XVIII век!

На одной стене на сводах - Иисус Христос. Голгофа, высокий крест, с двух сторон лестницы, на лестницах палачи. Взмахнули молотками, прибивают руки к перекладине. У подножия еще двое, тоже молотками размахнулись.

- "Пригвождение", - назвал роспись отец Роман. – А этот сюжет редкий: "Модест-патриарх".

Патриарх огромный, в золотом одеянии. Над золотой шапкой сияющий нимб. Земля под ногами патриарха холмистая, река лентой. Вода синяя с серебром, волны завитушками. На берегу пастушок со стадом. Красные коровы лежат, белые пасутся. У самой реки, у ног патриарха - кони и жеребеночек. Поодаль козы рогатые.

- Модест-патриарх - защитник скота от падежа, от болезней, - объяснил отец Роман. - Земли в нашем краю бедные, крестьяне скотоводством кормились. И эта роспись не случайная: Флор и Лавр - покровители конских табунов.

Фреска была вполовину стены. Флор в зеленом плаще, Лавр - в красном. Между ними ангел - Лавру подает золотую узду белого коня, Флору красную - коня темного.

Внизу три всадника и табун. Одни кони скачут, другие пасутся, а три коня, белый, черный и красный, пьют воду из реки.

Церковь долгие годы была складом. Возле стен груды ржавых железок: болты, цепи, траки, колеса. Гора деревянных ящиков. В алтаре плотно увязанные пачки бумаг. Может, архив какой-нибудь. Пачки в мазуте, порыжевшие.

- Берите недоломанные ящики, в них и будем носить
железки.

Женька посмотрел, кто командует. Это был тот самый, кто хлеб со стола схватил. Лицо у парня худое, глаза черные, блестят, над белым лбом черные кудри. Подскочил к Жене.

- Мадам, ручки боитесь испачкать? Ах, какие ручки-то!
Какие пальчики!

Женька загородил Женю, а парень на две головы выше.

- Она музыкант! Ей надо беречь руки!
Чернявый вдруг улыбнулся.

- Ну, раз музыкант... Пусть бумаги таскает. Бумаги пальчиков не побьют, - протянул руку. - Ты - Женька, а я Ленька Перо. Молоток, своих надо защищать.

Женька попал в пару с белоголовым. Оба оказались до работы жадные - перестарались. Набили ящик, взялись нести, а он неподъемный. Разгружать тоже неохота. Женька почесал в затылке.

- Давай волоком!

Получилось. Вниз по ступенькам тоже ничего. Железки складывали прямо в воротах, на каменных плитах. Отсюда вывозить проще. Маленько передохнули.

После трех-четырех ходок устроили передых. Для всех. Тяжело. Чернявый своих бродяжек увел на озеро.

В железной свалке мало убыло, а вот алтарь от бумажного хлама очистили.

Тут как раз веселая Наташа привезла на тележке жбан компота, баранки, печенье.

- Полдник! - объявил отец Роман.

Компот можно было пить хоть по пять кружек, печенья досталось по три штучки. Баранки Наташа насыпала на скатерть кучей, без счета:

- Похрустите!

Компания Леньки Пера после купания проголодалась. Они-то и пили по пять кружек.

Скатерть была постелена на лужку возле озера. Разглядел Женька дачи. На другом берегу, уходя в березняк, стояли красные дома. Один другого дурней.

Первый трехэтажный, крыша косая, второй с острым шпилем, и на шпиле что-то. Третий дом словно бы расползался по земле. Одноэтажный, но с четырьмя кубиками-чердаками.

- В монастырях, чтоб Слово Божие всегда было с чело
веком, во время трапез читают Жития святых, - сказал отец Роман. - Книг у нас пока нет, а потому хочу вот что предложить. Давайте по очереди рассказывать о святых заступниках. Каждый о своем. Начинаю первым. Наречен я, приняв иноческий постриг, во имя Романа Сладкопевца.

- Орлы охотники, - остановил его отец Роман. – Наши труды, наши голоса не спугнули этих могучих птиц... И слава Богу! Итак, приступаю к рассказу. Роман Сладкопевец жил полторы тысячи лет тому назад. Но мы его помним, его молитвы стали нашими молитвами. Преподобный отец родился в Сирии - стране солнца. Родной его город Емес и поныне существует. Правда, называют его теперь иначе - Хомс. Восемнадцати лет от роду Романа взяли в пономари Святой Софии - величайшего храма Константинополя и всей Византийской империи. Должность пономаря в Русской Церкви была упразднена в конце XIX века. Пономари звонили в колокола, возжигали свечи, а главное - пели на клиросе и читали Писание. Должно быть, преподобного Романа взяли в Софийский собор за красоту голоса, а вот даром чтеца он не обладал. Однажды, в навечерие Рождества Христова, ему доверили читать кафизмы. Кафизмы - это части Псалтири. Праздник, но читал Роман так плохо, что его заменили другим пономарем. Огорченный юноша всю ночь молился перед иконой Богородицы и заснул. Во сне явилась ему Матерь Божия, подала свиток, по-гречески "кондакион", и повелела съесть. И он съел свиток. - Все слушали, даже бродяжки перестали жевать. - А наутро - в самый день Рождества Христова - Роман дивным голосом пропел на службе свою первую молитву. Мы все знаем этот кондак: "Дева днесь Пресущественнаго раждает, и земля вертеп Неприступному приносит: Ангели с пастырьми славословят, волсви же со звездою путешествуют: нас бо ради родися Отроча младо, превечный Бог". Большая часть песнопений преподобного Романа называется кондаками, но есть еще икосы. Икосы святой отец сочинил во время ночных молитв в келье. По-гречески келья - икос. Преподобный сложил за свою жизнь тысячу икосов и кондаков. Потому-то благодарные потомки и дали ему второе имя - Сладкопевец.

И взял такую низкую ноту, будто в земле загудело. Все засмеялись.

Кто следующий? - обвел ребят нахальными глазами командир бродяжек. Ткнул пальцем а Косолапова. - Ты у нас тут самый умный.

- Что за споры такие! - добродушно рокотнул отец Роман. - Святитель Петр - митрополит Московский - много потрудился ради славы Белого царства. Это он заложил главный собор России - храм Успения Пресвятой Богородицы. При гробе святителя нарекались все русские Первосвятители, а князья клялись в верности Великому князю Московскому.

Женька слушал, а сам силился хоть что-то вспомнить о своем святом. Мама рассказывала про святого Евгения, но давно. Женька смутно помнил: змей какой-то, змея молнией убило.

- Девочки у нас что-то помалкивают! - сказал отец Роман. - Кто знает житие своей святой?

Поднялась Женя:

- Преподобномученица Евгения была дочерью правителя Египта. Она однажды прочитала Послания апостола Павла и всей душой устремилась ко Христу. Но монастырь рядом был мужской. Тогда она надела мужское платье и стала монахом.

"Крестилась-то месяц назад, а все уже знает", - подосадовал Женька.

После Жени поднялась еще одна девочка, из бродяжек:

У отца Романа на озере в садках была приготовлена рыба для ухи. Название озера немудреное - Белое. Из-за воды названо. Даже на глубоких местах дно видно.

Ребята принесли из леса валежник, развели костер, вбили колья для котла.

Девочки почистили рыбу, картошку, морковку. И тут приехал отец Илья. Язята обрадовались. Батюшка привез новости.

Во-первых, в Язи прибыла бригада рабочих. Обновляют купола, белят стены, в алтаре фреска почти восстановлена.

Во-вторых, шестеро плотников, трое из Язей, трое из Оладушек, подрядились перебрать по бревнышку местную деревянную церковь и сделать ремонт братского корпуса.

В-третьих, батюшка зачитал расписание жизни лагеря. Подъем в половине седьмого, молитва, служба, завтрак. Два часа занятий: девочки вышивают, вяжут, мальчики учатся иконописанию и плотницкому делу. С десяти до двенадцати - работа. Обед. Отдых. С половины третьего до шести часов - беседы с жителями Оладушек, помощь старикам, купание. Ужин в шесть. После ужина - игры, хор, служба. В десять часов - отбой.

Многие ребята вздыхали: ложиться спать в десять часов - смехота. Чай, ведь не маленькие. Женька посмеивался, поглядывал на ворчунов: погодите!

Уха удалась. Ели возле костра. Рыба - карп. Вкусно, да мелких костей пропасть. На запивку сварили какао. Со свежей булкой тоже вкуснота.

- Ну а теперь попоем! - предложил батюшка Илья. -Замахнемся, ребятушки, на самого Рахманинова.

Разучили "Свете тихий" и "Ныне отпущаеши".

Ребята из Оладушек сначала дичились, посмеивались, но хор увлек их голоса, а вместе петь сладко. Вселенную в себе чуешь.

Пора было расходиться. Ребята из Оладушек вместе с бродяжками отправились в деревню по-над озером. Так ближе. Лагерные потянулись вверх, через лес. Светло. В классах болтовня поднялась, но мудрый Женька как головой коснулся подушки, так и заснул. Уж он-то знал, почём сон, если рано встаешь.

Женя, Женька и Димка Кутузов постучались в домишко, где крышу крыльца подпирали березовые жерди.

Вышла старушка. Лицо круглое, одета чисто, но кофта на локтях латаная.

Оладушки деревня большая, но многие дома стояли забитые. Когда-то здесь был знаменитый колхоз. Люди богато жили, почти при каждом доме гараж, и вот - все нищие. Пришло разорение на Русскую землю.

Ребята принесли три буханки: одну черную, две белые. В доме на лавке сидела еще одна старушка, совсем древняя.

Димка ушел.

- А нам опросить вас надо, - сказала Женя. - Вы что-нибудь знаете о судьбе местных священников?

- Сестрица, знаем ли мы о судьбе отца Федота?
Древняя старушка посмотрела на гостей со строгостью и - улыбнулась.

- Славные ребятишки. Ты им расскажи. Все расскажи. Пусть знают. А мне беленького хлебушка дай. Свежий хлебушек, мягонький.

Женя и Женька открыли тетрадки, приготовили ручки.

- Мы - дочери отца Федота. Наш батюшка рос сиротой. Родом он из Воронежской земли, но отца с матерью потерял где-то в Оренбуржье. Кормился подаянием. Было дело - замерз. Шел зимой в Саракташ, в тех краях степи. Варежек у него не было, одежонка - лоскут на лоскуте.
Увидел сани, прицепился. Ездоки богатые попались, сани с меховым пологом, сами в тулупах. Слышали, что нищий мальчишка на полозья встал, но даже не повернулись. Уже в селе упал наш батюшка без сознания. Окоченел. Нашлись-таки добрые люди, водкой оттерли. Бог сироту
не оставил. Вырос, возмужал. Батюшка был красивый, пел хорошо. Его местный священник сначала в работники взял. За кротость, за руки умелые полюбил. Грамоте стал обучать. Поставил в псаломщики.

Женька ни одного слова целиком не успел записать, потом и вовсе закрыл тетрадку.

- Я без записи лучше запомню.

Женя тоже не успевала, но что-то все-таки в тетрадочку вписывала.

Все сидели призадумавшись. Тут Димка Кутузов явился.

- Все! Дровишки у вас - лучше не бывает. Тюкнешь - готово дело!

Вера Федотовна до калитки проводила ребят.

Димке понравилось быть помощником. Он за деревней даже на руках прошелся. А Женя с Женькой не веселились. Женька молчал-молчал да и сказанул:

- Все-таки русским быть трудно.

Мастера мужички начали разбирать деревянную церковь. Каждое бревно помечали, осматривали. Привезли хорошо просушенный рубленый лес. Из него готовили замену сгнившим венцам. Находилось и для ребят дело. Топор многое умеет, если руки ученые. У Димки Кутузова получалось так хорошо, будто плотником родился.

Мальчишки носы позадирали - работники, на мозоли поглядывали при девчонках. А девочки тоже маленько важничали. Они уже цветочки вязали, вышивали крестиком.

Многие ребята рисование считали за баловство - после топора-то, но отец Илья уроки давал серьезные. Подходил к каждому, показывал, объяснял. Ваня Рыжов сначала, как все, кувшин рисовал, но в кувшин от себя такой букет поставил - загляденье.

- Аи да Ваня! - обрадовался отец Илья.

После кувшина рисовали стопку книг и батюшкин крест, а Ваня сел в сторонке, и все о нем забыли. А когда отец Илья рисунки собрал, глянули - на Ванином отец Роман. Копия!

Молодец Ваня, но радость общая.

Отец Илья предложил ребятам в футбол поиграть. И сам играл. Он в одной команде, отец Роман в другой.

Хороший был день. Вечером Женя сказала Женьке:

- Все купаться идут, давай вокруг озера обойдем.

- Давай! - загорелся Женька. - Чего-нибудь разведаем!
Он себе не признавался, но скучал по Барашку. Скучал

по одиночеству. Когда много людей - природа в стороне стоит, тебя ждет.

Они прошли осинником, по бархатному ковру мхов. Женьке чудилось - птицы в сердце у него поют, будто домой вернулся.

- Все! Я еще про волнушки забыл. Розовенькие! Усмотришь - сердце замирает. И сыроежки я люблю. А сморчки! Вот где грибная тайна. На человеческий мозг похожи, - по лбу себя хлопнул. - Чудак! Рыжики-то, рыжики!

Они снова вышли к озеру.

- Знаешь, как они пахнут здорово! - и тут Женька
схватил девочку за руку. - Тихо!

У камышей стояла большая белая цапля, а на камышах, на зеленых, высоких, лежали настилом прошлогодние камышинки, сухие.

- Это гнездо! - прошептал Женька. - Обойдем.

Они отступили в лес, а когда вышли на луг, оказались возле дворцов новых русских.

- Бачки! - увидел Женька и голову пригнул. - Старика
видишь?

Старик наклонялся над бачком, что-то высматривал, выуживал, пробовал. Женя вдруг кинулась бежать, Женька угнаться за ней не мог. Остановились в осиннике. Женя обняла деревце и никак не хотела повернуться.

- Ну ты чего? - спросил Женька. - Теперь ведь много бедных!

Она вытерла рукавом глаза.

- Лицом на восток повернись! - сказал Женька. Прочитал "Отче наш". Женя - "Богородицу". И опять у нее слезы закапали:

- Не будет по-нашему. Уж очень много зла.

- А ты верь! - рассердился Женька. - Ты не злу верь, а Иисусу Христу. - Иисус Христос! Прогони воров с Русской земли!

Женька упал на колени, перекрестился и поцеловал землю.

В монастырь приехали три монаха: отцы Ферапонт, Тихон, Алексий. Отец Ферапонт, как и отец Роман, был роста великого, но человек тишайший, от него ни единого слова не слышали, вместо слов вздыхал или улыбался. Отец Алексий был из военных, до капитана дослужился.У Тихона усы, как дымок. Совсем еще молодой. Взялся пол в храме переложить. Ребята ему помогали убирать старые испорченные плиты.

Начали снимать старые полы и в братском корпусе.

Ту половицу Женька поднимал вместе с Ленькой Пером. Ленька вставил топор в щель, Женька потянул, ржавые гвозди заскрежетали, выходя из перекрытий, и открылась яма. Внизу, среди тьмы, блестело что-то витиеватое, желтое.

- Ша! - Ленька ладонями словно бы все рты заткнул. - Золото! Разделим поровну.

В яму заглянул Косолапов:

Глаза у бродяжки блестели. Начиналось что-то нехорошее. Все замерли, смотрели на Леньку, и вдруг Петр Великий толкнул Немо и кинулся на улицу, крича во все горло:

- Золото нашли! Золото нашли!

Через полчаса весь лагерь был в братском корпусе, половицы над ямой подняли.

Начали доставать спрятанное.

На Троицу всем лагерем пришли в Оладушки. Возле пожарного сарая устроили концерт.

Кто жил ближе, принесли скамейки, табуретки. Припоздавшие стояли. Батюшка Илья всех благословил, поздравил с праздником.

- Мы в грехах, как в снегах, - сказал батюшка, - но Творец мира нам даровал познать Себя ближе, нежели ветхозаветным праотцам. Нам открыта дивная жизнь
Святой Единосущной Троицы: Отца, Сына и Святого Духа. Господь Бог в Существе Своем непостижим, Он превыше всякой материи, Он исполнен любви, ибо Сам есть
Любовь. Вот почему Господь Бог с нами. А если Бог снами - наше будущее светло...

Отец Илья замолчал, смотрел на лица.

Пока батюшка разговаривал с жителями Оладушек, построился хор. Начали с величания.

Женьке показалось - никогда они не пели так хорошо. С ребятами стояли монахи. Голоса у всех красивые. Отец Роман рокотал, будто гроза небесная - бревна в сарае стали поскрипывать, того гляди - раскатятся.

После хора играла на баяне Женя. Сначала Баха, суровое, потом веселое, русское.

- Эдак мы в пляс пойдем! - смеялись деды.
Женю сменил Косолапов. Стихи прочитал.

- Граф Алексей Константинович Толстой! – крикнул он звонко. - Отрывок из поэмы "Иоанн Дамаскин".

Вы, чьи лучшие стремленья

Даром гибнут под ярмом,

Верьте, други, в избавленье,

К Божью свету мы грядем!..

Женька удивился: Петр Великий втихомолку выучил такие длиннющие стихи. Старушки рты пооткрывали.

То слышен всюду плеск народный,

То ликованье христиан,

То славит речию свободной

И хвалит в песнях Иоанн,

Кого хвалить в своем глаголе

Не перестанут никогда

Ни каждая былинка в поле,

Ни в небе каждая звезда.

Петр Великий поднял руки к небу, хотя звезд еще не было, и поклонился. Ему хлопали, как настоящему артисту, а Женьку дрожь била - его черед выходить перед людьми.

Спел мамину любимую:

Не слышно шуму городского,

За Невской башней тишина,

И на штыке у часового

Горит полночная луна.

Песня была печальная, бабушки-оладушки всплакнули.

- Еще спой! - попросила Вера Федотовна. - Какой го
лос-то серебряный.

У Женьки был секрет, глянул на Женю и запел:

Слети к нам, тихий вечер,

На мирные поля! Тебе поем мы песню,

Вечерняя заря.

Уж в этой-то песенке ничего жалостного, но бабушки носами хлюпали дружно.

- Эй, парень! - крикнули из задних рядов. - Чего-нибудь такое давай! Забористое!

Женька поискал глазами отца Илью. Тот кивнул.

- Однозвучно гремит колокольчик... - запел Женька и сам услышал - тихо на земле. И словно бы где-то звенело, должно быть, от тишины.Песня кончилась, бабушки всплакнули в третий раз, а к Женьке подошел парень в майке с ковбоем. Медленно достал какую-то бумажку, послюнявил и ляпнул Женьке на лоб:

- Гонорар! - и ушел.

Женька невольно махнул рукой, бумажка закружилась в воздухе.

Отец Роман нагнулся, поднял деньги:

- Мы принимаем всякую милостыню. Хочу сообщить жителям села: детей, обитающих в брошенном клубе, наш монастырь берет на воспитание.

Кто-то сказал:

В лагерь возвращались вместе с питомцами отца Ильи монахи и бродяжки.

- Еще бы ребят из Оладушек к нам! - сказал Ваня Рыжов.

Все посмотрели на отца Илью.

- Бог даст, в следующем году большой устроим лагерь. Прошли мимо двухэтажного дома семейства Хомутовых.

Утром была служба, славили Духа Святого. После завтрака Женьку послали отнести хлеб Вере Федотовне и трем ее соседям. Он шел мимо дома Хомутовых и увидел на скамеечке старушку в белом платке. Это была Татьяна Ивановна, прабабушка молодых Хомутовых.

"У них ведь тоже хлеба нет", - подумал Женька.

Подошел к Татьяне Ивановне и дал паленину*:

- Ради праздника!

Запел:

- Среди долины ровная, на гладкой высоте, цветет, растет высокий дуб в могучей красоте...

Начал, стесняясь, а потом разошелся. Старушка радостно кивала головой:

Перекрестила. Женька постоял, закинул мешок с хлебом на плечо.

Женька раздал хлеб и, возвращаясь, на краю леса увидел белку. Белка протекла ручейком по стволу дерева до вершины, перелетела на соседнее. Женька невольно пошел за ней - и увидел поляну незабудок.

"Вот куда Женю надо привести".

Сел да землю, коснулся ладонью цветов. И вдруг вспомнил деревенское прозвище бабушки Хомутовой -Ясное Око. Сказала вот про огненный язычок, пошутила, а слова жгутся.

Женька поводил рукой над головой - прохладно.

На Барашек захотелось, к рощам дубовым. Бычки-то небось соскучились.

Что-то щелкнуло по руке. Посмотрел - вот те раз! -птичка капельку уронила.

Батюшка Илья рассказывал об иконах, найденных в тайнике.

- Как это наглядно! Вот икона восемнадцатого века. Фон вокруг Богородицы с Младенцем голубой - в старых иконах такое недопустимо. Цветы - вполне реальные розы. Древо жизни кружевное, нарядное. Круглые иконы на древе - как бы ягоды. В ликах царей и святых сохранено
портретное сходство. А вот икона семнадцатого века. Письмо богатое, множество деталей. Всюду золото. Так писали мастера Строгановской школы. Строгановы - самые знаменитые купцы того времени. А вот вам еще более старое письмо. Век, должно быть, пятнадцатый. Четырехчастная икона. Но сначала кто мне скажет, каким библейским событиям посвящены сюжеты?

Женька стрельнул рукой, но убрал.

Женька снова стрельнул рукой.

- А вот когда меня окрестят... Вот когда я научусь молиться... Вот помолюсь я иконе - Богородица покажет мне лицо моей мамы?

У Женьки камушек от таких слов в живот упал, а батюшка погладил девочку по головке:

- Богородица не оставит тебя.

Целых две недели стояла жара. Работали и купались. Отец Илья даже не умеющих плавать научил брассу, а плавать не умели все бродяжки. Брасс - стиль лягушачий, но ведь моряцкий.

Приезжали Вера Герасимовна с мамой Ингой. Привезли таз вареников и корзину пирожков.

На другой день Женька понес пирожки - угостить Веру Федотовну, Анастасию Федотовну, Ясное Око.

Вера Федотовна пирожки расхвалила, хотела самовар ставить, но Женька в монастырь торопился. Обе старушки вышли из дома проводить гостя, а на улице веселье. Ребята и девочки из-за озера шли по селу, а за ними на коленках, поднимая пыль, ползла вся местная мелюзга.

Женька сначала не понял, что это за игра такая, но Вера Федотовна взялась за сердце:

- Боже мой!

Те, что в шортах, в американских бейсболках, выстраивали ребятишек в линию, отходили шагов на двадцать, и кто-то один из них бросал в воздух горсть монет. Девочки и мальчики срывались с места, сшибали друг друга, поднимали рев, а победители, ухватившие рублевые, а то и пятирублевые монеты - вопили от радости.

Парень, приклеивший Женьке на лоб тысячную бумажку, снял с головы бейсболку, поклонился, но вместо извинения выругал старую учительницу грязно и подло. Парни и девочки, хохоча, повторяли его слова дружным хором.

Женька выскочил за калитку.

У калиток домов появились хозяйки, зашумели на пришлых, разобрали своих перемазанных ребятишек.

- Молодец! - хвалили женщины Женьку. - Задал им жару, ишь - наглые. Хозяева жизни.

Женька уходил из Оладушек героем, но сам трусил: заозерные дачники все старшеклассники. Подстерегут - не убежишь.

Напророчил. Короткой дорогой - вдоль озера - поостерегся идти. Бежал по посадкам лиственницы. Там метров через триста - стройка и свои.

Они вышли из-за деревьев.

Женька хотел прорваться, но его схватили.

- Значит, ты Бога боишься? - спросил "американец".

- Боюсь! - крикнул Женька, он мог только кричать, чтоб не заплакать.

Они устроили хоровод, грязно ругались ему в лицо, и девочки ребятам не уступали.

- Попик, смотри! - "американец" показал язык. – Ни единого червячка. Давай и ты!

Рыженькая девочка с веселыми веснушками на щеках достала из кармашка деньги:

Женька мотал головой, давясь слезами.

- А давайте из него мученика сделаем! – предложил "американец". - Привяжем к дереву. Если комары за ночь не сожрут - будет жить. Главное, поумнеет. Женьку поволокли к лесу.

- Господа! Тут муравейничек! - углядела теннисистка.
- Пусть мураши его пожарят.

С Женьки содрали штаны. Завели руки за ствол березки, штанами скрутили руки. Для ног нашлась бечевка.

Глаза у Женьки были полны слез, но он не плакал.

И увидел девочку, вышедшую из леса:

- Настька, подгребай сюда! У нас тут потеха.
Девочка была высокая, она и голову держала высоко.

Глянула на Женьку оленьими глазами. Протянула букетик колокольчиков "американцу".

- Подержи! - и белой, с розовыми длинными пальцами, рукой вытянула ремень.

"Господи, не оставь!" - вскрикнула душа Женьки.

Оленьи глаза, розовые пальцы - и такая же, такая же! Настька, накручивая на ладонь ремень, шагнула к дереву, развернулась и врезала пряжкой "американцу" в лоб.

Бросила ремень, развязала ему руки.

- Настька, я тебя разорву! - "американец" смотрел на свою ладонь с пятнышком крови.

И тут замычала корова, что-то оглушительно щелкнуло. Дачники кинулись бежать.

- Ты настоящий парень. А их не кляни, пожалей! - сказала Настька и побежала догонять своих.

К Женьке подошел пастух с кнутом на плече. Удивился:

На муравейник, вишь, поставили! Кусали?

Пастух не отпустил Женьку одного. В монастырь привел. Пришлось рассказать все, как было. А еще через день отец Илья отвез Женьку домой. Не испуга ради. Дядька Хлебушек ждал своего ученика.

Работа им предстояла в доме Жени. Мама Инга сказала мастерам:

- Пусть печь будет большая, воистину русская. Станем худо жить, на печи в Кремль поедем. В Кремле не приветят, не услышат крестьянского слова, махнем за тридевять земель.

Старую печку, махонькую, дымящую, Дмитрий Львович сам разобрал. Привез новый кирпич, приготовил песок и глину. Дядька Хлебушек по кирпичам молотком постучал, ухом послушал.

- Ну других нынче нетути! Песок, вижу, с Барашка. Золото, а не песок.

Помял пальцами глину, на кончик языка взял:

- Глина не годится. Возле Утеса накопай. Там глина, как масло, и цветом - серебро небесное.

Начали спозаранок. Перед работой на крыльце посидели, будто ждали чего-то. Так оно и было. Как солнышко вспыхнуло первой своей искоркой, дядька Хлебушек тотчас встал, перекрестился:

- С Богом!

Женька взялся кирпичи таскать, но Дядька Хлебушек остановил его:

Женька покраснел, но Дмитрий Львович сказал:

- Я с удовольствием.

Печь клали с подпечью, с печурками, с лежанкой, про голбец* тоже не забыли.

Вера Герасимовна ахнула, узнавши, кто печку-то соседям кладет.

Женька и сам, отправляясь через Барашек, трепетал: вдруг чего не так. Но началась работа, и тут уж некогда в пугалки играться.

Целых три дня выводил Женька под. Выглаживал, будто это стекло для телескопа.

- Потерпи, хозяюшка, - говорил Дядька Хлебушек маме Инге. - Под - душа печи. Огонь с подом, как отец с сыном.

Под готов - берись за свод - и свод выглаживали.

- Печнику лишний день старанья, а для печи это годы верной службы дому, - поучал Дядька Хлебушек.

Загнетке, куда жар сгребают, тоже внимание оказали.

- Печник любя - и печка любя! И сварит, и согреет. Трубу опять-таки выводил Женька, а вот вершил ее сам Дядька Хлебушек.

- Труба делу нашему - венец, - сказал Дядька Хлебушек, отирая слезы с глаз. - Ветром, что ли, надуло?

Они сидели на коньке, отдыхали.

Простор! - улыбался Дядька Хлебушек. - Печник мается с кирпичами в тесноте - то в печи, то под печью, терпит, а награда за терпение - простор. Можно небо рукой потрогать.

Отпустил Женьку:

- Одному мне надо побыть. Бог милостив, но годы берут свое. Может, последний раз по крыше белкой скачу.

И вот пришел день испытания.

В печь положили березовых дров. Дядька Хлебушек принес в своем мешке пучок сосновой лучины.

- Прадедушки наши говаривали: лучина с верою – чем не свеча? Ну, печенька, работай! - погладил, как родную.

Женькины родители тоже пришли к дому соседей. Петр Петрович праздничный костюм надел, серый с отливом - правительственный. Вера Герасимовна была в домашнем, сглазить боялась.

Все стояли на улице, ждали, куда пойдет дым - в трубу или в окно.

- Ну! - сказал Дядька Хлебушек. - От хозяина пусть
ветром пахнет, от хозяйки - дымом.

Мама Инга пошла зажигать огонь. Женька стоял рядом с учителем и чувствовал - ладони мокрые. Отер о штаны. Раз, другой. Не жарко, а чего-то потеют.

Мама Инга все не выходила, и Вера Герасимовна не утерпела, пошла к маме Инге на помощь. Время тянулось, а дыма не было. Женька почувствовал - сердце у него в тяжеленную каплю сжимается.

Но вот обе мамы вышли, Женькина и Женина, а над трубой воздух задрожал. Дым выпорхнул легкий, едва различимый, потянулся в небо, выше, выше, выше...

- Столбом! - сказал Дмитрий Львович. - Не зря кирпичики-то я таскал.

- Столбом - к вёдру! - Петр Петрович подошел к Дядьке Хлебушку, пожал руку.

- Ему первому! - показал старый печник на Женьку.

- Следующая печка - наша! - поклонилась Дядьке Хлебушку Вера Герасимовна. - Спасибо за науку, за сына...

Все к нам! - пригласил Петр Петрович. - У нас стол готов.

Сграбастала Женьку и расцеловала.

Все что-то говорили, все дотрагивались до Женьки, и он вдруг бросился бежать. Прямиком через Барашек, в луга, и очутился на гороховом поле.

Сердце стучало, он смотрел на мастерок, трогал его края, смотрел на рукоятку: в рукоятке хранилось тепло Дядьки Хлебушка.

Женька лег на землю - вот они, стручки. Полнехонькие! Ел вволю и - заскучал. Без Жени у гороха сладость не та.

Сидел, смотрел на церковь. Купола синие, со звездами. Облака кресты обтекают. На небе своя река. Уж она-то не мелеет. Осенил себя крестным знамением.

- Господи, помилуй! - душа переполнялась благодарностью, но слов не было. - Господи, помилуй! – снова сказал Женька. И заплакал.

Подошел к церкви - заперто. Дом батюшки тоже на замке - семейство все еще не переехало.

Побежал на Барашек. А Барашек он и есть барашек -волны завитками, настоящее золотое руно. У Женьки книжка такая есть.

Жаром вдруг обдало. Все печка да печка, а бычки! В их доме песни запели, но Женька летел в другую сторону по просторам поймы. Бычки щипали траву, а все-таки почуяли его. Поднимали морды, смотрели.

- Вот он я! Вот он! - крикнул бычкам Женька, подлезая под проволоку.

Бычки тянулись к нему влажными носами. Он подошел к каждому, каждого погладил, каждому почесал подгрудок. Они ждали его ласки.

- Не забыли вы меня! - у Женьки даже в носу захлюпало от чувств.

И тут он увидел еще один загон, с телятами.

- Ладно, ребята! - сказал Женька бычкам. - Пойду с молодежью знакомиться. А вы ешьте, трава-то вон какая сочная. Тепло. Дожди тоже теплые.Поглядел из-под руки на дубраву.

- Рановато, а боровички-то могут пойти.

Отец и мать после пиршества спать легли рано.

Женьке было одиноко. Вышел на крыльцо зарю проводить.

Об орлах почему-то задумался. В лагере денек-другой поглазели на гнездо, поудивлялись и привыкли. Орлы и орлы.

Монахи решили не восстанавливать купол, покуда птенцы не улетят.

"Хорошо бы, - думал Женька, - в каждой дубраве завести по орлиному гнезду. Заведутся орлы - вернется на землю время богатырей".

Это была еще одна Женькина тайна. Он очень хотел, чтобы Русская земля снова стала богатырской.

Облака на краю Семибратской поймы розовели, золотились да и пыхнули ярым огнем. Дракон из всех двенадцати голов пламенем дохнул. Облака, как птицы, как стая огненных птиц.

Женька потрогал мускулы на руках - веревочки... И пошло перед глазами: тот, с американским флагом на пузе, теннисистка - ангел без крылышек, богач с тысячерублевкой. Перед богатырем на коленках бы ползали.

Женька зажмурился, чтоб все это ушло. Опустил голову и увидел чудо: на нижней ступеньке сидела бабочка. Ночная, серая. Очень большая, очень красивая. Обрадовался - не кинулся хватать, ловить. Хотелось смотреть. Женя научила. И тут заиграл баян, Женька подбежал к Барашку и, не останавливаясь, через реку. Они встретились на берегу.

Откуда ты знаешь, что это Ленька сделал?

Женька хлопнул себя по бокам:

Земля любит встающих спозаранок. Они шли к пятой дубраве. Бычков теперь не загоняли на ночь, и они уже паслись.

Между высоких травинок паук сплел полотно. Нити паутины были унизаны мельчайшими капельками росы.

- Какое кружево! - Женя даже ладони сложила. - А
знает ли он про эту красоту?

-Кто?

Они уже подошли к дубраве, и Женька не утерпел, вбежал в лес, оставив девочку позади. Кинулся глазами туда-сюда - нет грибов.

- За рощей низинка, ели растут, березы. Белые любят березняки.

Вышли к оврагу. Сорока вдруг кинулась с вершинки. Застрекотала сердито, воинственно, перелетела овраг, села на самую высокую елку, но никак не могла уняться.

Женька головой вертел: кого это лесная сплетница предупреждает? Да и сжал руку Жене, пребольно! Она стерпела, поняла - надо молчать. И увидела, кому о них кричала сорока.

На другом берегу оврага из-под корневища упавшей ели выходили из норы лисята. Их было сначала пятеро, а потом появились еще двое. Насторожив ушки, лисята нюхали воздух. И так осторожно, словно чай горячий пробовали. Ничего не учуяли. Принялись гоняться друг за другом, падать на спину, толкаться, кусаться, кувыркаться.

- Отходим, - прошептал Женька. - Спугнем - уйдут.
Уже в дубраве вскинул вверх кулаки:

- Попались! Это ведь их мамаша таскала гусят. Надо отцу сказать о норе. Пусть патроны набьет.

У Жени кончик носа стал красный, глаза заблестели:

- Честное слово! - сказал Женька. Никому и никогда не говори про лисью нору.

Возвращались домой счастливые. Грибов нет, зато лисят видели. Вдруг Женя кинулась в сторону:

- Что это?!

Женька подошел. На открытом месте рос огромный, в полметра вышиной, белоснежный гриб.

- Что это?! - снова спросила Женя.

А Женьке было стыдно - махину проглядел:

Наклонился сорвать, но Женя взяла его за руки.

Дубы кругом стояли огромные, но было удивительно тихо, словно великаны сошлись для большого, для великого дела и очень уж задумались.

Звонили колокола, на утреню звали народ.

- Колокола нечистую силу с Русской земли гонят, -
сказал Женька.

Женя потянула его за руку:

На самом высоком холме Семибратья всем проезжим и прохожим на удивление стоит под небесами русская печь.

Издали как сахара кусок, а подойдешь ближе - богатырская, с двухэтажный дом. Не мертвая кирпичная глыба - живая печь. Затапливай, ставь хлебы, кашу со щами -на тридцать деревень хватит.

Крепко слажена, на века. Не забыли чтоб русские люди чудо свое. Печкой вскормлен и обогрет великий народ наш. Слово красное, сказка-затейница тоже ведь сошли с печи.

Сказывают, богатырское сие творенье поставлено древним старцем и отроком.

В печке есть где от непогоды укрыться, а то и переночевать. Но ведь как говорит народ: без дров печка - гора, а протопить такую махину - воза не хватит.

Слух идет, однако, будто та мудрая печка и без огня хлебным духом дышит. Семибратская пойма - молоком, печка - хлебом, вот и сыт.

Как возле такой-то печи не народиться народу могучему, доброму, многочисленному?

И само собой: есть богатырская печка, значит, и богатырь объявится. Испекут ему девицы-искусницы пирогов на дорогу, и пойдет он за нашим русским счастьем, унесенным Ветрами Ветровичами за тридевять земель.

С моего крылечка - речка.

С моего крылечка - даль.

Даль - надежда и печаль.

Бьется ласково сердечко.

Владислав Бахревский

С моего крылечка - речка

Издательство храма святой мученицы Татианы

2003

ISBN 5-901836-09-Х

ЛР№ 030862 от 02.11.98

Подписано в печать 28.03.03. Формат 60х90'Аб

Печать офсетная. Печ. л. 9. Тираж 10 000 экз. Заказ № 6251 (K-sm>.

Издательство храма святой мученицы Татианы 103009, Москва, ул. Б. Никитская, д. 1.

Отпечатано на Федеральном государственном унитарном предприятии

Смоленский полиграфический комбинат Министерства Российской

Федерации по делам печати, телерадиовещания и средств массовых

коммуникаций. 214020, Смоленск, ул. Смольянинова, 1.

E-mail: spk@smolpk.ru